Странно — в острой жалости, цепко впившейся в него когтистой хваткой, была не только боль, но и горькое удовлетворение: ну и пусть, ну и ладно, чем хуже, тем лучше!
Он коротко по-детски всхлипнул и, размазывая ладонью непрошеные слезы, не отдавая себе отчета, куда идет, — в этой квартире пропасть входов и выходов, — толкнул первую попавшуюся дверь.
До него не сразу дошло, что он ошибся и находится не на лестничной площадке, а где-то еще, в совсем незнакомом месте.
В окно неосвещенной комнаты сквозь занавеси пробивался холодный свет ущербной луны, наполовину задернутой тучами. У стены, в неясном сумраке, — широченная плоская кровать.
— Ты чего, дурачок? — услышал он голос Тоси и различил перед собой ее силуэт в белом. Она собиралась ложиться. — Да ты никак плачешь? — шершавая, сухая, как скорлупа грецкого ореха, рука ее погладила его по щеке. Далеким, забытым воспоминанием повеяло на него от этой неуклюжей ласки.
Петя всхлипнул громче и уткнулся лицом во что-то теплое, живое, обволакивающее…
От Тоси пахло вином и дешевым одеколоном.
— Ну, что? Ну, что? Обидели тебя? — сказала она с коротким смешком, прижимая его к себе.
Он почувствовал под рубашкой ее крепкие круглые ноги, и ему стало жарко.
— Тонкослезый какой, — сказала она, отстраняясь… И потянулась к двери: — Еще кто ткнется…
В замке щелкнул ключ.
* * *
Евгения Филипповна не спала, когда он вернулся. Лицо ее было бледно, веки покраснели.
— Где ты пропал? Я поднималась, сказали — пошел домой.
Петя молча достал из кармана пиджака скомканный галстук, удивленно посмотрел на него, точно не понимая, как он туда попал, и швырнул на спинку стула, стоявшего у окна. Сел спиной к бабушке, облокотившись на подоконник.
На улице посветлело, приближался рассвет. Пошел частый мелкий снег.
— Нигде я не был…
— Петенька… — Евгения Филипповна подошла к нему, тронула за плечо. — Бедный ты мой… сиротка…
— Что еще?
Она сморкалась в огромный самодельный платок.
— Иван Никанорыч-то… умер. Приходили от него. Господи, страшно-то как — в самый Новый год…
Он сначала не понял, повернулся, глядя на нее пустыми глазами.
— Как… умер?
Что-то вдруг оборвалось в нем, последняя слабая ниточка, которая еще помогала держать себя в руках, и он беззвучно тяжело зарыдал.
Бабушка терла глаза платком и расстроенным голосом причитала:
— Ну, что ж теперь делать-то, что ж теперь делать?..