Он охотно отвечал и улыбался: приятно было это шумное детское окружение. И гнал от себя досадную мысль о том, что, возможно, испортил сегодня отношения с их учительницей, как уже бывало в прежние годы, когда он работал по замещению. Дети — народ прямой и безжалостный: они не скрывают своих симпатий и легко могут разбудить в человеке ревность, а ревность учительская ничуть не лучше всякой другой.
После урока он посидел на диване, приходя в себя. Понервничал: ломило виски. Съел пилюлю, запил водой и принялся за проверку: тетрадей скопилось много — все домой не унести.
Стало темнеть, когда Лидия Евстафьевна позвала его к Варнакову.
…Один день в школе!
Обыкновенный, ничем особенно не отличающийся от непрерывной вереницы таких же дней, до отказа заполненных работой, постоянной боязнью чего-то не успеть, суетой, нередко ненужной, волнениями и нервами, без которых большей частью можно было бы обойтись, маленькими поражениями, победами и… в то же время ощущением полноты жизни!
Евгений Константинович не хотел понимать учителей, которые ныли и плакались на свою тяжкую долю, честили детей архаровцами и головорезами, не разумеющими человеческого языка и бывшими в их представлении неизбежным злом, враждебной неуправляемой силой, не заслуживающей ничего иного, кроме беспощадного подавления. Он с ужасом думал о том не очень далеком дне, когда придется уходить на пенсию и оставить школу.
Фонари на улицах не горели. Горы и дальние дома, построенные на отшибе, там, где в войну были общественные огороды, окунулись в густые чернильные сумерки.
Впереди спешившего домой Ларионова шли двое. По голосу он узнал Болбата. Завхоз бубнил, а немка отвечала кокетливым скрипучим смешком. Евгений Константинович из вежливости, чтобы не обгонять их, перешел на другую сторону.
Завтра новоиспеченная комиссия нагрянет к нему на уроки!
Ну что ж, пусть ходят. Перестраиваться ради них он не намерен: будет черновая работа — никаких представлений и эффектов на публику.
За свою многолетнюю практику Ларионов не сумел привыкнуть к так называемым «открытым» урокам и разного рода визитам, довольно частым в школе, где он преподавал раньше. То приведут завучей из районов, то студентов или директоров, да много — некуда и сажать в классе. Он никогда не прибегал к подтасовкам — не предупреждал заранее учеников, которых собирался спрашивать, не выезжал на отличниках, даже наоборот — получалось у него гораздо будничнее обычного, но давалось немалым напряжением. Гости поражались его выдержке, кажущемуся спокойствию и поздравляли с ярким уроком, а он смущенно благодарил, долго не мог отдышаться и уходил домой выжатый, измученный нравственно и физически, как будто его весь день били палками на городской площади.