— А ничего. Просто мы вас ждем, — хитровато прищурился Петя Влахов.
— Мы вас проводим, — добавила Марико, глядя на него преданными глазами.
Подошли Варнаков с инструктором. Владимир Тикович усмехнулся.
— Манифестация? Так надо понимать? — спросил он. — Нехорошо, ребята. Вы же комсомольцы.
— Как вам не стыдно? — тоже понял, в чем дело, Евгений Константинович. — Вы ставите меня в глупое положение.
— Нам сказали, что вас хотят уволить, — сердито выпалил Влахов.
— Кто сказал?
Молчание.
— Кто, я спрашиваю!
— Я, — ответила Оля Макунина. — Я сказала. Извините меня, Евгений Константинович, но я…
— Ступайте все по домам, — строго велел он. — Мы еще поговорим…
Они ушли. Молча, беспрекословно. Такой же плотной стайкой.
— Не судите их слишком… Евгений Константинович, — улыбаясь, сказал инструктор, — слишком жестоко. Хоть и большие, а все-таки — дети…
Жизнь приобретала для Марико особый, неведомый ей раньше смысл: прежние желания, маленькие полудетские радости, не выходившие за пределы обыденного, — вроде нового платья, модной прически и веселой компании, утратили былую привлекательность, она теперь начинала стыдиться их, как человек, долгое время довольствовавшийся серым однообразным пейзажем и внезапно увидевший за поворотом дороги необозримую, подернутую прозрачным маревом морскую синь.
Иначе светило остывшее от холодов солнце; другая, добрая и бравурная мелодия слышалась ей, в последних шутках зимы, разразившейся в конце марта метелями и морозами; по-новому трезвонили первые перелетные птицы, затевавшие у скворечников шумные драки с нахальными воробьями; значительнее, светлее, ощущала она себя самое в старом знакомом мире, — ей вдруг открывались такие его оттенки, которых еще недавно она не замечала совсем.
Она не пробовала разбираться, откуда это, не знала, что так должно быть, если весна приходит без опозданий, без непредвиденных задержек, — она просто приняла и была благодарна.
Появилось никогда не испытанное, настойчивое стремление стать лучше, значительнее.
Она перестала краситься, упрятала в дальний чемодан слишком вызывающие наряды, чересчур короткие юбки, явно не нравившиеся Алексею, стала урезывать себя в еде и лакомствах, чтобы похудеть, таясь от матери, натягивала чуть свет олимпийку и тоже бегала в парк, стараясь успеть домой до возвращения Нонны Георгиевны, твердо усвоившей древнюю истину: хочешь быть красивой — страдай, и неукоснительно выполнявшей утренний моцион.
Учителя в школе недоумевали: не узнать стало простенькую смешливую Марико — проявляет интерес к наукам, исчезли двойки, уроки всегда приготовлены. А Нонне Георгиевне пришлось открывать дополнительную статью расходов — на книги, которые дочь покупала, бродя с Алексеем по магазинам.