В последний раз они поссорились в конце мая. Герман ушел рассерженный и… как в воду канул. Работники бассейна ей сказали, что он уволился. А Тося, которую Оля встретила на базаре (от Кочорашвили она ушла), с кривой ухмылочкой объявила, что постоялец ее съехал и отбыл в направлении неизвестном.
— Непутевый, — добавила она презрительно. — Теперь если и вернется, комнату сдавать не стану: замуж я вышла.
Восприняв отсутствующее выражение Олиного лица, как вполне естественную реакцию на свое сообщение о замужестве Тося с достоинством удалилась, горделиво покачивая бедрами.
Весь день Оля была сама не своя.
Значит, она его больше не увидит?!.
Машинально делала, что полагалось, разговаривала и отвечала на теткины умствования, но окружающее проскакивало мимо, не трогая, не задевая, и только поздним вечером, когда она легла, «заторможенное, почти лунатическое состояние сменилось обычными женскими слезами: она тихо ревела в подушку, стараясь, чтобы не услышали мать или тетка.
Это было неделю назад.
Еще находясь под впечатлением музыки, Оля вышла на балкон и, облокотившись на перила, стала смотреть на улицу.
Прошел к остановке автобуса Шалико Исидорович, отец Марико. Он — на пенсии, но дома ему не сидится: каждый божий день, как на службу, ходит в ДОСААФ, ведет там какие-то курсы или кружок.
Показалась из магазина Евгеша, неся бидон с молоком. Печется о своем Петеньке.
У самого дома, внизу, жильцы первого этажа вскопали грядки. Петунья, нерасцветшие мальвы, а у некоторых даже — лук и картошка. Кто-то высыпал тут же машину песку, дети растащили его в стороны, размесили ногами.
Этажом ниже стукнула балконная дверь. Послышался голос Марико:
— …говорил, я долго собираюсь. Сам копуша… Что? За водой? Не надо: я компот взяла. Ты его в воду опустишь и будет холодный…
Собираются на пляж. У них-то все хорошо. Зазвонил телефон. Оля подоспела, как раз когда Мария Ильинична протянула руку к трубке.
— Я сама. Алло?
Тетка не уходила. Уперев руки в бока, стояла, приоткрыв рот, точно вот сейчас, сию минуту понадобится ее вмешательство, и, чуть наклонив голову, как все страдающие глухотой люди, с любопытством, сдобренным изрядной долей подозрительности, уставилась на племянницу.
— Да, я. Ой!..
Оля инстинктивно схватилась за стенку. У нее подкосились ноги.
— Минутку… — она отняла трубку от уха и прижала ее мембраной к груди. — Тетя, иди, пожалуйста. Неприлично так стоять над душой…
Мария Ильинична фыркнула и, хлопнув дверью, скрылась на кухне. Больше всего старики обижаются, когда им делают справедливые замечания.