Меня взяла злость.
— Дурак паршивый! Сосунок! Нашел с чем баловаться!
Он заплакал.
— Ты… ты завертел ей голову…
— Плохо же ты ее знаешь! Хоть и росли вместе. Не такая у нее голова, чтобы завертеться. Иди домой и проспись (от него таки пахло водкой!).
— Отдай пушку, — захныкал он. — Это не моя…
— Патроны еще есть?
— Нету. Три было.
Я швырнул револьвер на снег и пошел домой. Когда остыл, даже пожалел его. Наверное, он любил Ирину. Патроны я дома разрядил и выбросил на помойку.
Весной Леня уехал в военное училище. О дальнейшей его судьбе мы узнали лет через пять. Он неудачно женился, развелся, потом женился снова на женщине много старше себя, по слухам, опять несчастливо, и начал пить. Не скажу, чтобы меня мучили угрызения совести: мы столкнулись с ним на такой почве, где каждый за себя. Но было искренне жаль его.
Я улаживал за Ириной два года. Слово — допотопное, почти вышедшее из употребления, но точное и как нельзя лучше характеризует наши отношения до женитьбы.
Мы сидели на одной парте, летом пропадали на реке с книжками, готовясь к экзаменам, ездили с Ириной и моей будущей тещей на огород в Хасанью копать картошку, я качался в гамаке под шелковицей, в их зеленом дворике, поджидая Ирину, возившуюся по хозяйству.
Словом, не было дня, чтобы мы не виделись, и моя мачеха однажды с досадой обозвала меня «квартирантом», который является домой только чтобы переночевать. Упрек был заслуженный. Я попробовал исправиться и просидел один вечер дома, читая и слоняясь из угла в угол, а на следующий день все пошло по-старому.
Ирина после окончания десятилетки поступила в фельдшерско-акушерское училище (она с детства хотела стать медиком), а я — библиотекарем в школу, где учительствовала ее мать, и заочно — в пединститут.
У нас все давно было решено, мать Ирины, конечно, об этом догадывалась, но, будучи женщиной практичной и немного старозаветной, нет-нет да и затевала «безотносительный» разговор о том, что молодежь нынче ветреная, торопится, а семью, мол, создавать надо, когда у обоих есть в руках кусок хлеба, то есть какое-нибудь ремесло. Намеки ее пропадали втуне — мы и так хорошо понимали, что надо учиться.
Теперь я делал это с удвоенной энергией. В заочном секторе института творилась послевоенная неразбериха, можно было сдавать кому угодно и что угодно, и я, оставаясь по вечерам в крошечной комнатке школьной библиотеки, до рези в глазах читал, читал и читал толстенные тома вузовских учебников, а потом ловил преподавателей в коридорах института и сдавал экзамены один за другим.
Я одолел вуз залпом, немногим более чем за полтора года. Если учесть, что до третьего класса меня не отдавали в школу, а в десятом я до и после войны проучился в общей сложности месяцев пять, то выходит на всю учебу — около девяти лет. Наверстал время, отнятое войной. Честно говоря, я до сих пор втайне горжусь собой. Да еще с красным дипломом! Провалы в знаниях были, что там говорить. Всю жизнь я затыкал, заделывал эти пустоты.