Бросив на меня ещё один беспокойный взгляд, Лоиса наконец глубоко вздохнула и улыбнулась:
— Спасибо. Ты… ты даже не представляешь себе, как я ценю всё то, что ты для меня делаешь!
— Успокойся. Я не делаю ничего такого, просто отступаю там, где должна отступить.
— Если бы все рассуждали так, как ты! — помолчав, Лоиса негромко спросила: — Снова подруги? На сей раз навсегда?
— Разумеется!
Мы пылко обнялись и вернулись в спальню. Уфф, мир восстановлен, Таль довольна, даже Саман пристроен. Всё так хорошо, что просто не может быть правдой!
«Я так рада!»
А ведь и вправду Таль куда серьёзней радуется примирению с подругой, нежели печалится о расставании с парнем! Занятные создания эти люди…
«Сама занятная».
Наверное, с точки зрения Таль так оно и есть. Спорить я не стала. Усмехнулась и отправилась доделывать уроки, а затем спать.
«Лина, а можно… можно тебя спросить?»
Ну вот, не успела глаз закрыть…
«Спрашивай, конечно».
«А что было… потом? Когда твой муж тебя убил?»
Я сглотнула. Таль, похоже, поняла, торопливо затараторила, что я могу не отвечать, это она так просто… в общем, наверное, не надо… Я прервала её:
«Ничего особенного. Она воскресла — та женщина, для воскрешения которой идеально подходила моя кровь. Сожрала Клинка-из-Ручья. Ну, он первым ей попался, а она очень хотела есть. Потом схарчила пару окрестных деревень, прошлась по поместьям…»
В Цветы-у-холма тоже заглянула, о да.
Я плохо помню те дни, когда была ею. Даже её имени в памяти не осталось — запоминать его никогда не казалось мне необходимым. Я всегда в мыслях называла её просто «она», и не нужно было уточнять, кто имеется в виду.
К сожалению, «помнить плохо» не означает «не помнить вообще». К примеру, её внешность навсегда врезалась в мою память. Возлюбленная Клинка-из-Ручья была красива — куда красивей меня. Эта бледная, почти прозрачная кожа того оттенка, какой бывает у лучшего фарфора; эти изящные руки, никогда не знавшие тяжёлой работы; эти волосы, чёрной волной разлившиеся по плечам…
И это красное платье. Та женщина всегда его носила. Оно не рвалось, хоть и было сделано из тонкого шёлка, не пачкалось, даже не мялось. И кровь, попадая на него, впитывалась без следа.
Воскреснув, та женщина следила, чтобы её губы казались такими же яркими, как платье. Для этого она часто проводила по ним ногтём, взрезая тонкую кожу, пуская кровь. Ей казалось, что именно так достигается истинная красота.
Помню, когда я умирала, то видела край этого платья, свесившийся с алтаря. Я валялась в ногах у мёртвой красавицы, на которую муж мой глядел с восторгом, граничащим с кощунством. Он ни разу не смотрел так на меня, ни разу! И больней всего мне было не от ножа, вонзившегося в грудь, а от осознания того, что вот она, истинная любовь, величественно проходит мимо, а я корчусь у её ног грязным мучным червём.