Я знаю, что Бен прав и что мне надо открыть, но у меня рука не поднимается. Не знаю, сколько я так стою, слушая тишину, пока она не становится еще тише.
Глазок у меня в квартире замызганный, причем когда я пыталась его протереть, выяснилось, что что-то въелось в стекло, а может, его просто так знатно исцарапали чем-то. Я даже понять не могу, чем и как им это удалось, тем не менее площадка перед лифтом видна смутно, и она пустая. Наверное, стоило догадаться, что она пустая, потому что харргалахт на моей груди засыпает.
– Сейчас, – тихо говорю я. – Сначала есть, а потом гулять.
Тихо-то как. Так тихо, что слышно биение моего успокаивающегося сердца. Где-то там, во мне, бьется еще одно – сердце ребенка мужчины, которого я… во мне не хватает силы, чтобы произнести «любила» даже в мыслях. Потому что если я так подумаю, прошедшее время закроет все и это все навсегда останется в прошлом.
Я насыпаю корм для Гринни, сажусь на барный стул и верчу телефон в руках.
Всего один звонок отделяет меня от Торна.
Как я могу так реагировать на Бена? Откуда это во мне? Что это?
Пока Гринни ест, снимаю свитер и смотрю на узор харргалахт. На краях еще оранжевые отблески, как отблески того, что творилось со мной и с моим телом во время этого поцелуя.
Харргалахт.
Я упустила возможность спросить о ней, когда передо мной стоял Арден.
Что это? Что делает эта метка?
Меня немного остужают мысли о том, что говорил Торн во время нашей последней встречи и по телефону, поэтому телефон я откладываю. Снова одеваюсь, и мы с Гринни идем на прогулку. Недолгую, потому что из глубины парка доносится какой-то пьяный хохот, а искать дополнительные приключения на свою пятую точку – это уже перебор.
Торн действительно отнимет у меня ребенка? Нашего ребенка?
Он и впрямь сможет это сделать?
Я не могу перестать думать о нем. Больше того, я не могу перестать думать о нем так – словно поцелуй Бена разбудил во мне что-то, что я сама в себе запечатала. Сейчас, стоит мне представить губы Торна на своих, кожа мгновенно покрывается мурашками, а я вся превращаюсь в оголенный провод. Тот, до которого где ни дотронься – искры. Совсем не такие, как сегодня в лифте, искры, от которых больно, сладко, безумно горячо и так же безумно холодно.
Такими были его прикосновения. Такими были его поцелуи.
Он весь… такой. И мне безумно, отчаянно его не хватает.
В Ферверне сейчас около четырех часов дня, и мне кажется, что, если я наберу его номер, все изменится. Возможно, это мне только кажется. Я смотрю на телефон и продолжаю об этом думать.
Возможно…