Золотой обруч (Туглас) - страница 130

Кикерпилль нашел чистую страницу и вывел на ней корявыми буквами: «Пачтенная ридакция!» Да-да, именно так и следовало сводить счеты с неведомым противником. Мало, что ли, бывает случаев, когда в газетах препираются да поддевают друг друга? Раз не можешь добраться до своего ненавистника, то ори так, чтоб все тебя слышали, — тогда уж и этот пес тоже тебя услышит. И Кикерпилль сжал в кулаке ручку, словно дубину.

Даже буквы, выводимые его скрипучим пером, дышали бешеной злобой. И с нарастанием злобы вырастали и буквы. О чем он писал? Обо всем. Об Отставеле и об Оолупе. О Каазике и о Суслаповой свинье, об улице Таэла и об этом городе. И даже, насколько это позволял ему личный опыт, обо всем эстонском народе. Он писал обо всем сразу, обо всем вперемежку. Все заработали порку! Он не очень-то привычен водить пером, но уж если надо сводить счеты, его на все хватит! Он упивался собственной находчивостью и торжествующе поглаживал свой веник.

Уже вечерело, а Кикерпилль все писал. В комнате стемнело, а он знай катал дальше. Он взмок и снова пыхтел, как паровоз. Надо было сказать многое, надо было выложить обиды целой жизни. Вот именно, целой жизни, — дело ведь не только в случайной сплетне этой газетки. Обвинительного материала накопилось столько, что он прямо-таки задыхался под ним. А этого добра все прибавлялось и прибавлялось! Чего он только не выстрадал! Кикерпилль одновременно и жалел себя, и все больше распалялся. Он словно бы стал ясновидцем, и его горячечное творение все разбухало в темноте, как будто сама Амалия подсказывала ему из могилы новые и новые фразы.

Чего стоили в сравнении с ним все писаки и все эти «а-а-абразованные» — тьфу!

1941

Перевод Л. В. Тоома.

Вы говорите — это случайность, все вышло нечаянно.

Но я не верю. Не верю потому, что на себе испытал и почувствовал это. Да что там, собственно, известно, кроме того, что мы видели собственными глазами? Все прочее — это так себе, вроде картинки на стене или рассказа в книжке.

Ну да, наверно, Америка существует, коли все об этом твердят. Но откуда мне это знать в точности? И так во всем: что сам испытал, то и знаешь: а что услышал от других, то остается смутным. Так и с этой Америкой: мне безразлично, существует она или нет, мне от этого ни холодно, ни жарко.

Для других это недолгая история, в двух словах можно рассказать: да, дескать, нечаянно убил человека. Но для меня история эта длинна, потому что я годами с утра до ночи раздумывал о ней. Это словно шип, вонзившийся мне в душу. Видите, виски у меня поседели, и я до сих пор не женился, да и вряд ли теперь женюсь. Не то чтобы я упрекал себя или раскаивался. Нет, я чувствую, что ни в чем не виноват. Но я не могу от этого освободиться. Все еще так свежо в памяти, будто только вчера случилось.