— Значит, целиком мы от наших коров зависим?
— Целиком! — говорит Шабаров.
Посмеялись мы с ним над такой нашей судьбой, и пошел я опять на скотный двор посмотреть, все ли там в порядке, а заодно и проведать Послушницу: она не сегодня-завтра должна была отелиться.
На дворе был голубой весенний вечер. Снег на пригорках уже стаял, кругом звенели ручьи и пахло пряным запахом освободившейся от снега земли.
Сгущались сумерки, приближался час последней дойки коров и по талым тропкам к скотному двору шли доярки.
Невдалеке от скотного двора я встретил скотника Петра. Он шел мне навстречу какой-то нетвердой вороватой походкой, но, увидев меня, на секунду остановился и пытался спрятаться за конюшню.
— Постой, Петр! Куда ты? — крикнул я.
Деваться ему было некуда.
— Я сейчас! Сейчас вернусь! — сказал он и хотел опять улизнуть.
Но я заметил, что его брезентовое пальто странно оттопыривается.
— Ты что прячешь? — спросил я, подойдя к нему вплотную.
— Ничего не прячу, — ответил он, обдав меня запахом винного перегара. — Ничего не прячу. — И вдруг с нескрываемой злобой: — Уйди с моей дороги! Уйди подобру-поздорову, не то худо будет!
Под его плащом было четыре керосиновых фонаря, какими у нас тогда освещался скотный двор.
Каждый день фонари пропадали, доярки жаловались, что работать приходится в полумраке, что кто-то крадет фонари. Теперь было ясно, кто их крадет.
— Верни фонари! — сказал я Петру. — А завтра получишь расчет.
Он поставил фонари на землю, помолчал, потом прошептал мне в самое лицо со злобной угрозой:
— Ой, латыш! Жили мы здесь без тебя тихо, вольготно. А ты приехал — покоя не стало. Уезжай от греха подальше! — и, резко повернувшись, быстро зашагал в сторону.
Я принес фонари на скотный двор, где в полумраке хлопотали доярки. Это были те же самые девушки и женщины, которых я встретил здесь около года назад, когда приехал в Караваево, но выглядели они теперь совсем иначе: на каждой — белый халат, голова повязана косынкой, руки чисто вымыты. И работали они совсем иначе. В помещении было тихо: ни криков, ни брани, ни разговоров. Только звонкий звук струек молока, ударяющихся о стенки подойников, да изредка тихое ласковое слово, обращенное к животному.
— Станислав Иваныч, — сказала, подойдя ко мне, миловидная Ульяна Баркова, — Беляночка моя сегодня восемнадцать литров дала. Каждый день прибавляет. Не зря стараемся!
В ее словах и в выражении лица было столько искренней радости, что я обнял ее за плечи.
«Любит животных, — думал я об Ульяне Барковой. — По-настоящему любит». — И радовался, что удалось подобрать надежных друзей и помощников, таких, как Ульяна Баркова или Александра Матвеевна Волкова, которая когда-то не заметила царапин на вымени Послушницы.