Через несколько месяцев Шанго успокоился совсем, и мы снова смогли его использовать в нашем хозяйстве как производителя.
Пьяница ветеринар остался жив, но в совхоз он больше не вернулся. И никто об этом не жалел; вскоре все о нем забыли, так как совхоз в те дни переживал большие и радостные события.
Лучшие наши животные были записаны в государственную племенную книгу. В московских газетах появились статьи о нашей работе. В совхоз приезжало все больше гостей. Приезжали колхозники, ученые, фотографы, журналисты.
Для помощи в племенной работе наркомат направил в Караваево опытного специалиста-селекционера Александру Даниловну Митропольскую.
Эта скромная, молчаливая женщина небольшого роста внешним видом чем-то походила на сельскую учительницу. Она училась в институте, где преподавал выдающийся советский животновод академик Лискун.
Зная, как недоверчиво относятся ко мне некоторые специалисты, как кичатся они своими знаниями и дипломами, я, признаться, ожидал, что и Александра Даниловна сразу начнет приводить мне всякие высказывания ученых и будет уговаривать поступать не так, как мне подсказывают опыт и разум, а как учили ее профессора.
Этим я вовсе не хочу сказать, что профессора учат чему не следует. Но я думаю, что всякую науку можно считать живой только в том случае, если она все время обогащается практикой и если профессора прислушиваются к мнению практиков так же, как практики прислушиваются к мнению профессоров.
Поэтому я не спешил делиться с Александрой Даниловной своими дальнейшими планами, а предоставил ей возможность сначала присмотреться к нашему хозяйству, привыкнуть к нашим порядкам.
Она ходила повсюду. Я встречал ее на скотных дворах, в телятниках, на пастбищах. Она все внимательно осматривала, обо всем расспрашивала, но ни во что не вмешивалась.
Через несколько дней Александра Даниловна подошла ко мне и сказала:
— Не останусь я здесь, товарищ Штейман! Отпустите меня.
— Что так? — спросил я. — Чем не нравится?
Она опустила глаза, долго молчала, потом сказала чуть слышно:
— Странно здесь все как-то. Не так, как меня учили.
— Что ж, неправильно? Нехорошо? — спросил я.
— Нет, — сказала она, — хорошо. Только многое вы здесь делаете по-своему.
Так начался наш первый разговор с Александрой Даниловной. Это был очень серьезный разговор. Я объяснил Александре Даниловне, что вовсе не хочу отказываться от завоеваний науки, но не хочу быть и рабом науки. Я считаю, что не люди должны служить науке, а наука должна служить человечеству.
Александра Даниловна очень внимательно слушала. Наверно, я говорил с такой убежденностью в свое право вмешиваться в животноводческую науку, что моя убежденность передалась и ей. С тех пор Александра Даниловна никогда больше не заговаривала об отъезде и на всю жизнь стала моим лучшим другом и верным помощником.