– Франни!!! – взрываюсь я, и Сэм, тихонько сидящая между нами, явно чувствует себя неловко. Бабулю же определенно забавляет этот неожиданный всплеск гнева на ее слова, и во мне вскипают отчаяние и досада, мигом выплескиваясь через край. – Франни, перестань сейчас же ухмыляться! – почти что кричу я непривычно высоким голосом. – Мы могли бы что-то сделать, чтобы это остановить! Мы могли бы опротестовать это решение, еще когда его только приняли. Наверняка можно было бы устроить открытые собрания, где общественность могла бы высказать свое мнение или обжаловать решение о сносе. Никто никаких протестов не высказывал – и теперь мы все упустили. Он говорит, что уже слишком поздно. Нас выгоняют. К октябрю здание будет снесено. Почему ты ничего не говорила мне о письмах? Я бы вместо тебя могла их прочитать. Я бы успела с этим разобраться.
Она глядит на меня с сокрушенным раскаянием, и меня сразу охватывает чувство вины.
– Прости, – поспешно говорю я. – Послушай, ты в этом не виновата. Извини, что накричала на тебя. Ты права, никто на самом деле уже бумажных писем не читает. Им надо было связаться с нами по имейлу или, скорее даже, позвонить. К тому же мое имя тоже есть в административном списке – так что совершенно непонятно, почему они все отослали тебе. – Помолчав, я вновь добавляю: – Я правда очень сожалею, что вышла из себя.
Франни пожимает плечами, будто бы все в порядке, однако вид у нее все равно уязвленный. Вздохнув, я возвращаю этого мистера «Кантида» в режим звука:
– Алло?
Но он уже повесил трубку. Черт! Черт! Черт! Мне, может, не одна неделя еще понадобится, чтобы застать его по этому долбаному телефону! Но у нас нет времени на эту дурацкую игру в кошки-мышки. А вообще есть хотя бы какой-то смысл снова вызывать его на разговор? Сейчас он определенно не был настроен чем-то нам помочь. И что я вообще ему скажу?
Черт! У меня такое чувство, будто мы сильно сдаем назад. До моего звонка была, по крайней мере, хоть какая-то надежда, а теперь, похоже, все уничтожено. И я чувствую себя полностью раздавленной. Он с такой уверенностью, с такой крайней определенностью сказал, что мы уже ничего не можем сделать.
И с чего это вдруг я неверно выговаривала его чертово имя? Абсолютно правильно произносила. Этот мужик – просто помешанный какой-то! Держу пари, у него даже и друзей-то нет. То есть появляется время от времени какой-то друг – и этот ненормальный начинает доставать его тем, что поправляет в том, что поправлять на самом деле и не надо – просто из собственной придури, – пока наконец этот друг не скажет ему нечто вроде: «Знаешь, мы с тобою больше не друзья, потому что ты просто сущее наказание», – и у него снова друзей по нулям. И он все никак не может усвоить этот урок. Что тут сказать – больной на голову!