— Что скажешь, сестрица?
— Что? — рассеянно спросила я, вырванная вопросом сестры из своих размышлений.
— Как это — что? — изумилась она. — Разве же ты меня совсем не слушала?
— Разумеется, слушала, — заверила я Амбер. — Повтори, пожалуйста.
— Однако у вас, ваша милость, отменный слух, — ядовито ответила сестрица, но вздохнула и, наградив меня укоризненным взглядом, повторила то, что я успела пропустить: — Его сиятельство, граф Гендрик, сказал, что хочет попросить у твоих родителей разрешение на нашу прогулку. А я думаю, хорошо ли это? Он ведь был твоим женихом…
Я воззрилась на нее с недоумением. Если бы это не было дурно, то и постучала бы себя по лбу, интересуясь душевным здоровьем родственницы.
— Но ведь это так! — вдруг разгорячилась Амбер. — Твоя матушка говорила об это, когда просила обратить внимание на Брана Гендрика еще перед моим представлением. Граф Элдер — прекрасный человек и интересный мужчина, и, признаться, мне приятно, когда он рядом. Но он влюблен в тебя, а ты сама говорила, как будет дурно, если мой супруг затаит в сердце чувство к другой женщине. Мне бы не хотелось, чтобы, видя тебя, мой муж страдал, и я тоже, глядя на это. И еще меньше хочу злиться и ревновать к своей сестрице.
И вот тут я изумилась по-настоящему. Признаться, не ожидала от нашей милой наивной Амберли столь здравого рассуждения. Нет, она не была глупой, но все-таки оставалась еще во власти тех грез, которых была лишена я. Сестрица ждала и жаждала любви, она хотела замуж и желала того простого счастья, которого положено желать всем девицам на свете, если они, конечно, не озабочены чем-то более великим и фундаментальным, вроде преобразования общества и его устоев… В общем, баронесса Мадести-Доло была девушкой мечтательной, а сейчас я слышала здравую речь и опасения в отношении возможного будущего.
— Скажи мне честно, Амберли Мадести, — заговорила я без тени улыбки, — нравится ли тебе Элдер Гендрик? Нравится ли он тебе так, чтобы ты пожелала видеть его своим мужем и отцом твоих детей?
— Ох, — зарумянилась сестрица и прижала ладонь к груди. — Какие вещи ты говоришь…
— О замужестве?
— Не совсем, — совсем уж заалела Амбер, и я поняла:
— О детях?
Она кивнула, и я едва сдержала ухмылку, поняв, что краснеет юная баронесса не при мысли о детях, а о том, что предваряет их рождение.
— И что же ты скажешь? — спросила я.
Амберли ответила мне мученическим взором, но вдруг решительно кивнула:
— Да, сестрица, он мне нравится, и я бы не стала отказывать его сиятельству, если бы он сделал мне предложение. Это ведь так восхитительно, Шанни! — вновь разгорячившись, воскликнула она. — Видеть, как он творит чудо на холсте, помогать ему и, если бы он позволил, служить ему вдохновением. Когда я смотрю на твой портрет, я безумно ревную, потому что мне кажется, что так нарисовать можно только, любуясь своей моделью… ох, прости, — Амберли потупилась, а я обняла ее за плечи и улыбнулась: