Знаете, почему об этом надо говорить без волнительных подбадриваний? Потому что писателю не с кем об этом поговорить. Потому что признаться самому себе в бессилии пробить стену в мир – еще страшнее. Потому что Данко, который достал свое сердце, чтобы осветить людям путь, эти люди затоптали.
Самое страшное, что делает сам с собой писатель – повторяет вслед за тишиной из читательского зала – «твои буквы не нужны», «ты неинтересен», «ты плохо пишешь и не можешь зацепить буквами чужие души». Самое страшное, что делает с собой писатель – соглашается на изгнание, соглашается с положением никчемности. Внутренне прежде всего.
Давайте посмотрим на тех не интересных миру, с плохими текстами, ненужных писателей, которых мир не заметил.
Эдгар По лишь после смерти был признан мастером детективного жанра и научной фантастики. При жизни ему предъявлялось куда больше претензий, чем одобрения.
Джон Китс, чьи стихи ныне считаются классикой английской литературы, при жизни не получил ни славы, ни признания. В викторианскую эпоху стихи Китса были оценены по достоинству, но это случилось уже сильно позднее его смерти.
Франц Кафка – ключевая фигура литературы 20 века, прожил жизнь офисным клерком, свои рассказы и романы перед смертью он завещал другу и невесте с просьбой сжечь. Макс Брод опубликовал рукописи, которые сделали писателя знаменитым посмертно.
Стендаль говорил, что пишет для будущего. Для современников, ищущих в литературе романтизм и неспешность, он был труден и непонятен. Из его творчества была выведена теория счастья. Его взгляд на литературу опередил смену эпох.
Эмили Дикинсон «Если слава – мое достояние, я не смогу избежать ее. Если же нет, самый долгий день обгонит меня, пока я буду ее преследовать». Только после ее смерти были изданы сборники ее стихов и американские суфражистки объявили Дикинсон своим рупором.
Сергей Довлатов – один из популярнейших прозаиков для российской интеллигенции в России издан не был. Через пять дней после его смерти был сдан в печать «Заповедник», который разошелся полумиллионным тиражом.
И так далее и тому подобное, история полна подобных примеров, как в литературе, так и в живописи, музыке, науке.
Примеров книг, которых не могли разглядеть издатели, тоже предостаточно. «Унесенные ветров» Маргарет Митчелл отклонило 38 издательств. Известный роман Стивена Кинга «Кэрри» получило 30 отказов. Про Джоан Роулинг и говорить-то уже неприлично.
Могу ли я сказать вам, что все будет хорошо? Не могу. Это будет еще одна утешительная ложь. Давайте я вам скажу вот что. Если мы начали творить, если мы начали писать, мы зачастую не может отказаться от этого. Если мы останавливаемся и молчим, нам становится плохо. Мы не можем не писать. А значит, мы обрекли себя на странное существование. С одной стороны, когда мы в процессе, когда через нас идут образы, смыслы, диалоги, когда через нас проходит жизнь, мы услышаны, мы в процессе беседы с миром/ богом/ вселенной, как угодно. В процессе творчества мы не одиноки, мы кто-то, мы словно общаемся со всем миром разом, слышим и пропускаем через себя всю огромную махину жизни, создавая то, что можно было бы назвать разговором с миром. Не с читателями, а абстрактно. Но я думаю, мы понимаете, о чем я. Страдания наши начинаются существенно позднее, когда процесс закончен, когда разговор записан, когда книга готова… и оказывается никому не нужной. Все то невероятное, что вы прожили, пока писали, то, чем вы готовы были поделиться с остальными, оказывается просто никому не нужным. Ролло Мэй называл такое состояние «встречей» – мы точно испытали чудо соприкосновения с неназываемой силой. Но это не изменило нашу жизнь. Чем же можно утешиться? Ничем, друзья, примите как факт. Просто посмотрите не только с той стороны, в которой вас не слышат, а с той стороны, что вы были услышаны, вам было дано – образы, идеи, мысли, слова, что вы были в какой-то момент с миром заодно, вы были создателем, а значит, вы уже ни никто.