— Гримберту десять, — отец едва заметно склонил голову, точно маркграфская корона, украшавшая ее, потяжелела на несколько ливров, — В этом возрасте уже пора забывать про игрушки и привыкать к доспеху, верно?
Они говорили за спиной Гримберта, думая, что он всецело поглощен созерцанием стального исполина и не слышит сказанного. Распространенная ошибка среди взрослых, забывших, что детские уши своей чуткостью могут дать фору самым совершенным акустическим приемникам.
— Совершенно верно, мессир.
Рыцарь почтительно склонил голову. Облаченный в давно нестиранный холщовый гамбезон, с нечёсаной бородой, в которой застряла пшеничная шелуха, он выглядел старым оборванцем даже на фоне маркграфских телохранителей. Но в этот миг, склонив голову перед сеньором, сделался столь серьезен, что Гримберту впервые не захотелось бросить в его адрес какую-нибудь издевательскую шутку из числа тех, которыми он щедро делился с пажами и которые придумывал во множестве.
Маркграф улыбнулся чему-то. Быть может, блеску солнца на броне. А может, собственным воспоминаниям.
— Придворный лекарь осматривал его на прошлой неделе и пришел к выводу, что нейро-разъем уже полностью зажил. Воспаления нет, кожа затянулась.
— У мальчишек все быстро заживает, как у собак.
— Сколько нам с тобой было, Магнебод, когда мы впервые подключили нейро-штифты? Десять? Одиннадцать?
Магнебод нарочито покряхтел, сгорбившись еще сильнее, чем обычно.
— Я слыхал про одного наследного парня из Аахена, которому вживили нейро-разъем в неполные семь. Папаша страсть как хотел воспитать из него рыцаря. Только вот мозги у него не были готовы к нейро-коммутации, не выросли еще, должно быть. Стоило подключить его к доспеху, как того парализовало с головы до пят. Вообразите себе чувства безутешного отца. Он хотел воспитать рыцаря, а остался с парализованным калекой на руках, который до конца жизни не смог бы даже самостоятельно высморкаться. Через пару месяцев он бросил отпрыска на попечение святош в какой-то варшавской богадельне…
Отец лишь покачал головой.
— Гримберт готов. И он рвется в бой.
— Готов ли?
— Он помешан на рыцарских романах. Глотает их быстрее, чем мы с тобой в восемнадцатом году глотали посреди Синайской пустыни воду из бортовых радиаторов. Он грезит рыцарскими подвигами. Буквально одержим ими. Черт побери, я готов поставить два флорина не сходя с места, что он помнит всех чемпионов Туринской марки за последние двести лет! А уж если говорить о битвах… Ты, к примеру, помнишь, сколько рыцарей погибло в Желтой Заверти, хотя сам рубился на правом фланге? А он помнит, даром что родился на пятьдесят лет позже.