Хватит. Возвращаемся. Пора нашим лошадкам обратно в стойло, Вальдо, а?
Каким бы непринужденным тоном он это не произнес, он знает, какой вкус будет у этих слов. Как у застоявшейся воды из фильтра, полной зловонной тины. Как у куска смердящего мяса, которому не помогут никакие специи и благовония.
В тот единственный раз, когда он попытался доказать, что уже не ребенок, жизнь брезгливо отвесила ему пощечину, от которой лицо горело даже сейчас, сквозь онемение нейро-коммутации. И нет обидчика, которого можно было бы прошить пулеметами, нет врага, которого можно было бы атаковать, одни только поскрипывающие седые великаны, презрительно поглядывающие на него свысока.
Молокосос. Никчемная обуза. Высокородный сопляк, родившийся с серебряной ложкой во рту. Так на него и будут взирать оставшиеся года отцовские рыцари и сановники. Почтительно кланяться и в то же время шептаться за спиной.
Еще час, думал Гримберт, ощущая мучительное, изъедающее душу, томление. Если через час ничего не находим, приказываю Вальдо взять пеленг на Турин!
Но час проходил, перебирая, точно ядовитая сколопендра, ножками-минутами, и решимость его таяла, превращаясь в снежную слякоть под лапами «Убийцы». Еще час, думал он. Последний срок. Если уж тогда ничего не найдем, дело понятное, надо возвращаться… Но следующий час неизбежно истекал, и он вновь трусливо отодвигал неизбежное, стискивая зубы от отвращения к себе. Это было похоже на попытку обнищавшего аристократа отделаться от настойчивого кредитора, который стиснул когтями его за потроха. Сколько раз ни переписывай вексель, рано или поздно наступит момент, когда придется платить по счетам. Ну или доставать фамильный лайтинг, чтоб превратить мозги в кипящую кляксу серой жижи на дорогом гобелене. Он знал до черта таких историй, но ничего не мог с собой поделать.
Еще полчаса, думал он. Не может быть, чтоб этот чертов трижды проклятый лес был совершенно пуст, как мошна Магнебода! Вот сейчас, сейчас… Сейчас «Убийца» свернет, минуя очередной завал, и на снегу возникнет отчетливый след. А может даже из кустов навстречу бабахнет выстрел, бессильный повредить его огромному стальному телу, даже желанный. Но…
Ничего не возникало. Ничего не бабахало. Вновь и вновь они со «Стражем» кружили по лесу, натыкаясь на собственные следы, две уставшие и угрюмые стальные ищейки…
Превосходный план рассыпался в труху на глазах, отчего Гримберт ощущал себя преданным.
Все предают, тоскливо подумал он, монотонно переставляя ноги «Убийцы» и почти не вертя головой, предают даже самые верные рыцари и слуги, родные братья и старые вассалы. Даже бензедрин предал его. Его мятная сладость, зарядившая душу и тело кипящей энергией, давно рассосалась в крови, оставив лишь мертвенную усталость и кислое, как дрянной монастырский хлеб, равнодушие.