– Вера! Ве-е-рка! Ты дома, что ли?
– Чего тебе, Федор Игнатьевич?
– Степан вернулся?
– Уже на берегу, звонил, скоро будет. Говорит, удачно порыбачил. Да ты не расстраивайся, он рыбой поделится. Ты чего хотел?
– Была мне нужда в твоей рыбе! – фыркнул дед. – У тебя старая помада какая-нибудь есть, ненужная?
– Какая помада?
– Ну, губы красить!
– А зачем тебе?
– Бабку свою хочу разрисовать, – раздраженно ответил дед. – Совсем стала никудышняя. В телевизор глянешь – такие красоточки! А тут утром глаза откроешь – и скорей опять закрываешь, чтоб не видеть!
– Да ты совсем, что ли, спятил?
– Так есть или нет?
– А что ж ты для такого святого дела сам не купишь? Денег жалко?
– Может, и куплю. Но надо же посмотреть на первоначальный результат. Какой ей цвет пойдет!
– Ты бы уже прямо к косметическому хирургу ее вел!
– Яйца курей учат!
Вера вынесла два тюбика.
– Вот, розовая перламутровая и бордовая, она без блеска. Но у них срок годности истек.
– Сойдет! У бабки моей срок годности давно истек.
«Старый пердун!» – подумала нелицеприятная Вера, а вслух спросила:
– А сама-то согласна? Или к стулу привязывать будешь?
– Там само дело покажет. Но, если кричать станет, ты не переживай.
«Господи, что он задумал?» – слегка затревожилась Вера, и полдня крутясь в женской коловерти, все ловила чутким ухом доносившиеся с соседнего двора звуки.
Отреставрированная Фрося выглядела, на взгляд Игнатьевича, куда более привлекательно. Брови он насурьмил ей черным карандашом, розовой помадой навел нежный румянец, бордовой накрасил губы. Разбирая хлам, он обнаружил в одном из пакетов Зинушкин парик – в свое время была та еще модница! Игнатьевич тогда долго вертел его в руках в сомнении, но решил пока не выбрасывать, авось еще пригодится – для огородного пугала, к примеру. Как чувствовал! Парик, в свалявшихся локонах, богине оказался к лицу, подошла ей и дочкина кофточка девичьих времен, беленькая, в черный горох, с длинным рукавом, найденная в другом пакете: в него складывалось старье на тряпки. Оттуда же выудил дед и юбку – длинную, пеструю, цыганской расцветки. Приодетую Фросю поставил в старое кресло, что стояло возле стола – получилось, как будто сидит женщина нормального роста, только безногая – от пояса юбка свисала тряпочкой до земли. Эта беда была поправимой. Нашлось в хозяйстве старое шерстяное одеяло, Игнатьевич скатал его валиком и засунул в юбку. Теперь Флора натурально сидела, а для большей реалистичности дед подсунул под юбку тапки, так, чтобы только носы торчали. Отдыхает женщина, руки за голову закинув – притомилась! Полюбовавшись на свою Галатею, дед пошел за супругой – смотрины Фросе устроить.