Доктор отметил, что я мог сделать и другой выбор. Не ссылаясь на постулаты анонимных алкоголиков и Ал-Анон, он, по сути, перефразировал «молитву о спокойствии духа». Я мог раз и навсегда решить для себя, что я должен принять то, что не могу изменить, иметь мужество изменить то, что могу изменить, и мудрость отличить одно от другого. Вторая фраза молитвы имеет ключевое значение. Хватило ли мне мужества изменить то, что я мог изменить?
– Я старался, – сказал я. – Я старался многие годы.
– По-видимому, недостаточно старались.
Доктор спросил, почему я посещаю психотерапевта только раз в неделю. Я сказал, что у меня нет ни времени, ни денег, чтобы делать это чаще.
По поводу финансовых трудностей в качестве отговорки он заметил:
– Если бы в эти последние годы кто-нибудь сказал вам, что Нику нужно более длительное лечение, чтобы вернуть здоровье, вы бы нашли средства для оплаты этих услуг?
Я честно ответил:
– Да.
– Значит, его психическое здоровье важнее, чем ваше?
Я понял, что он имел в виду.
Что касается недостатка времени, он спросил:
– Сколько времени не жалко потратить на то, чтобы прекратить страдания человека? Сколько времени отнимают у вас бесплодные переживания?
А затем он подвел итог:
– Вы чуть не умерли. Вам пятьдесят лет. Как бы вам хотелось провести оставшиеся годы вашей жизни? Выбор за вами.
Мое кровоизлияние в мозг в итоге заставило меня понять и в полной мере оценить глубокий смысл избитой фразы, которая раньше внушала мне страх: наше время здесь, на земле, конечно. Осознание этого факта склонило меня к тому, чтобы прислушаться к словам доктора и сделать все возможное, чтобы избавиться от навязчивой тревоги за Ника. Я не мог изменить Ника, но мог изменить себя. Таким образом, вместо того чтобы концентрироваться на выздоровлении Ника, я занялся своим лечением от созависимости.
Я посещал собрания Ал-Анон. Два раза в неделю ходил на сеансы психотерапии. В первый раз в жизни я лежал на кушетке психотерапевта. Это был совсем иной опыт – кропотливый, зачастую пугающий процесс, напоминающий демонтаж многоуровневого здания из деталей конструктора «Лего» с тайными комнатами и чердаками, когда оно разбирается кирпичик за кирпичиком и осматривается каждая деталь. Я понял, что в какой-то момент зацикленность на бесконечных кризисах в жизни Ника стала восприниматься мною как более безопасная территория, чем осмысление моих собственных проблем. Более того, безопаснее было даже получить кровоизлияние в мозг, чуть не закончившееся летальным исходом.
Каждый, кто лежал в отделении интенсивной терапии, знает, что, несмотря на все трудности, пребывание там оказывает глубокий преобразующий эффект. Я вскрывал в себе слой за слоем, обнаруживая вину и стыд, что помогло объяснить, почему мне так хотелось взять на себя ответственность за зависимость Ника – по сути, за его жизнь. В результате другие клише, принятые в обществах Ал-Анон и программах реабилитации, уже не казались такими банальными. Я все еще не могу полностью принять первый постулат об отсутствии вины. Но я понимаю, что никогда не смогу узнать, насколько велика моя вина и мой вклад в развитие зависимости у моего сына. Недавно в статье, опубликованной в New York Times Magazine, были приведены слова Уильяма Мойерса, бывшего алкоголика, сына журналиста Билла Мойерса: «Выздоровление… это попытка разобраться с той дырой, которая образовалась в твоей душе». Что стало причиной этого? Никто не знает. Сколь неповинны мы в своих ошибках, но какую ответственность мы за них несем! Я признаю, что совершил ужасные ошибки при воспитании Ника. Я не снимаю с себя ответственности даже сейчас. Ты знаешь, Ник, как мне жаль, что все так получилось.