Надо знать, каковы улицы в наших селах; в сухое время – выбоины, косогоры; после дождя – невылазная грязь и глубокие лужи, – чтобы представить себе, каковы были возможности повернуть автомобиль и выбраться из села, если оно окажется враждебным или вражеским. Но Бог нас хранил, и мы ни разу не попали в положение, из которого было бы трудно «выбраться».
Поездки по селам и остановки в них показали мне, насколько изменилась психика крестьян благодаря революции. Они разговаривали с нами – и не только со мною, но и с моим генералом – без прежнего подобострастия; особенно изменилось поведение детей – в старину (т. е. в дни моего детства) они при появлении помещика или начальства жались к родителям или прятались за плетнями; теперь же они лезли на наш автомобиль – на подножку, на крылья, рассматривая пришельцев, машину и мой пулемет. Мне их бесцеремонность больше нравилась, чем прежняя робость.
Однажды, возвращаясь ночью с поездки, мы с генералом уснули, измученные бессонными ночами и напряженною боевою работой. Шофер, будучи городским жителем и не умея запоминать дорогу в поле, на одном перекрестке свернул не к северу, а к югу, и мы поехали прямо в Переяслав, находившийся в руках матросского полка (красного). К счастью, я проснулся и остановил автомобиль. По расчету времени мы должны были бы подъезжать к той в темноту погруженной железнодорожной станции, где стоял наш штабной поезд; между тем впереди я видел огни и небо, освещенное огнями какого-то города. В темноте не было возможности точно ориентироваться, но я предположил, что мы стоим верстах в трех от Переяслава, т. е. от большевиков. Ехавшие нам навстречу крестьяне подтвердили это. Я, не будя спящего генерала, приказал ехать в обратном направлении. Мы поехали, но шофер «обрадовал» меня известием, что бензин при конце. Если ехать по большой дороге, огибая пространное озеро, то до штаба оставалось 30 верст. Я, сокращая путь, повел автомобиль проселочными дорожками и даже напрямик, полями, и все же нам с генералом пришлось последнюю версту идти пешком[1621].
В полночь добрались мы до нашего поезда. Пообедали (мы весь день ничего не ели, поэтому ужин был и обедом), а после этого Бредов, выслушав доклад Эверта о накопившихся в штабе оперативных сведениях, лег отдохнуть, а я еще часа два писал распоряжения на следующий день, донесения в штаб генерала Юзефовича и говорил по телефону или телеграфу с разными штабами. А на рассвете – завтрак и выезд с генералом в поле.
Нет ничего удивительного в том, что накануне я заснул в автомобиле – начиная от Лозовой, я не имел никогда времени для нормального сна. Генерал Бредов с первых же дней невзлюбил полковника Эверта за его склонность к хорошей жизни – Бредов был настоящим аскетом – и он стал игнорировать своего начальника штаба. Часть обязанностей последнего легла на меня, и без того уже перегруженного работой, потому что, выполняя функции штаба корпуса, мы, кроме меня, не имели ни одного офицера, подготовленного для службы Генерального штаба.