1 февраля. Весь день возился с нашими офицерами; особенно нервничают те, у которых семейства остались в городе; японцы стараются всячески помочь, но при условии соблюдения тайн своего нейтралитета; после обеда даже разрешили допуск офицерских жен в помещение штаба. Из внешних известий – комендантом крепости назначен вновь вынырнувший откуда-то эсер Краковецкий, а помощником его красный партизан Степаненко (очень характерно для показания того, в чьих руках реальная сила). Земство обещает турусы на колесах, но ясно, что это останется только обещаниями.
Разговаривал с командиром так называемого пластунского полка Патиашвили, который с разрешения Розанова и Китицына ночью на 31>-епогрузил своих пластунов на [ «]Орел[»]; оттуда его выгнал примчавшийся к [ «]Орлу[»] Вериго, грозил расстрелять, требовал биться до последнего человека и приказал самому Патиашвили явиться немедленно в штаб крепости.
Тот это исполнил, но, явившись, узнал от разбегавшихся офицеров и писарей, что комендант крепости уже смотался к японцам. Бурный кавказец рассказывал об этом с таким видом, что в случае появления здесь сейчас оного Вериго, нельзя было дать и гроша за его жизнь.
[ «]Орел[»] и [ «]Якут[»] на рассвете ушли из Владивостока; перед уходом ходили слухи, что Новосильцевская батарея решила их расстрелять при выходе из Босфора[2030], но все прошло благополучно. Когда 29 и 30 января моряки грузились, то я, как и другие, очень их осуждал и был даже согласен с Розановым, который проектировал остановить погрузку силой (не сделал потому, что этой-то силы у него не было), а теперь сознавал, что, быть может, они поступили умнее и дальновиднее всех.
Огорчил меня только велеречивый и по сущности очень скользкий и двусмысленный приказ Китицына, пытавшийся оправдать этот уход. Раз начальник решился на такой поступок и нашел исполнителей, то нет никакой надобности все это мотивировать и разглашать.
Особенно неуместен конец приказа (мне дал его Патиашвили), «не мыслю существования своего ни в составе части, ни как отдельной личности вне России, под властью каких бы партий она ни находилась. Если будет Божья воля и историческая судьба на то, чтобы это были те партии, против которых мы до сих пор честно боролись, борьба кончена и бесполезна; наш долг повелевает нам все-таки и с ними продолжать нашу борьбу по воссозданию русского флота. Поэтому я рассматриваю наш уход как временное удаление для обеспечения права на существование нашим частям или хотя бы личностям, входящим в их состав…»
Вполне понимаю настроение и состояние духа старого морского офицера, принявшего сильное и рискованное решение, но осуждаю все эти фигли-мигли и их туманно-условную фразеологию. Причины ясны – грозит несомненная опасность, средств устранить ее и защищаться нет, а потому надо физически от нее удалиться. В этом нет элементов бегства в его специфическом значении. Добавки к будущей власти, готовность сотрудничать с любой из них и вся дополнительная словесность придают всему приказу очень неприглядный оттенок.