Вечером Розанова и меня перевезли на броненосец [ «]Хизен[»] (поднятый и исправленный [ «]Ретвизан[»]), стоящий у Адмиральской пристани. Прошло шестнадцать с лишним лет с тех пор, как я был на этом тогда русском броненосце с визитом у его командира; тогда – начальник штаба крепости и почетный гость; теперь в том же помещении, но уже под чужеземным флагом, – бездомный и безместный русский генерал, вынужденный на своей земле искать убежище у чужих людей.
Везли нас с большими предосторожностями; и мы и японцы вооружены были, как говорится, до зубов, ибо в случае захвата по дороге сдаваться живыми не приходилось.
Тяжело было только, что для облегчения положения японского командования пришлось дать согласие надеть сверху японские военные плащи с капюшонами. Ехали на двух открытых автомобилях с флагами японского штаба; на первом сидел Изоме, а Розанов – рядом с шофером. На броненосце нас встретили хотя и не на палубе, а внизу в командирском помещении, но с должными почестями; вообще, по части внешней вежливости и предупредительности японцы безупречны. В отведенном нам помещении постельное белье, скатерти, салфетки и полотенца старого [ «]Ретвизана[»] с орлами и морскими эмблемами, и все в удивительной сохранности и высокой добротности.
2 февраля. Не мог заснуть всю ночь; душило ощущение какой-то большой потери и образования внутренней душевной пустоты. Утром пришли первые сведения из города; в так называемых народных войсках уже наметился раскол: на стороне земства и порядка юнкера Инструкторской школы (500 ч[еловек]), а на чисто красной платформе все остальные (около четырех тысяч) плюс грузчики и прочая владивостокская шпана. Пока что объявлено, что в войсках не будет ни комитетов, ни выборного начала и что все офицеры могут оставаться на старых местах.
На броненосце уже живут Вериго и почти все семенцовы, отдельно от нас; у них постоянное веселье с участием японцев. Вечером в нашу каюту явился Вериго с обычным нахальным видом. Я сразу спросил его, как объясняется его поведение ночью на 31>-е, его требование продолжать борьбу и затем исчезновение и укрытие у японцев без всякого о том нас предупреждения, что решение, столь категорически мне заявленное, было вслед за тем отменено.
Читинский гнус сразу заюлил, сослался на резкую перемену в настроении японцев, а не уведомление меня и Розанова свалил на вину своих подчиненных.
Затем я спросил его, где крепостные императорские штандарты и Высочайшие грамоты, хранившиеся в штабе крепости в особом художественно исполненном ларце-рундуке; полагал, конечно, что комендант был обязан их увезти. Выслушал небрежный ответ, что не было времени об этом думать. Глубоко опечален, так как привык высоко уважать эти крепостные регалии; почти потребовал у Вериго указать, где остались ключи, ибо в голову залезла неотвязная мысль попытаться выкрасть штандарты при помощи оставшихся в штабе Станишевского и нескольких прежних офицеров.