– Продолжайте же!
Он снова вошёл в неё. Мой неловкий окрик отчего-то подействовал на него так, как если бы всадник пришпорил свою лошадь, и она рванула во всю прыть. Быстро, ещё быстрее. Яростно, ещё яростнее. Его ярость сразу же передалась и Марине, и её тело синхронно устремилось ему навстречу.
«Диковинный плод» елозил по моему подбородку и моим губам, её и его запах сделали меня точно пьяным, и я не смог оставаться созерцателем. Закрыв глаза, я бросился целовать всё это – что происходило между ними. Я целовал, целовал и целовал – без разбору, его и её тело, всё, что попадалось мне в губы – до тех пор, пока они не затихли.
Марсель вынул пенис, и капелька его спермы, выскочив, упала мне на верхнюю губу, а я на волне возбуждения облизнул её и проглотил. И она отрезвила меня.
– Я внутрь кончил, ничего? – сказал он Марине.
– Ничего, Марсель, – коротко ответила она ему и прилегла рядом со мной. Так, будто секс сейчас у неё был со мной, а не с Марселем.
Марсель, увидев это, тотчас поспешил удалиться.
– Всё хорошо? – спросил я её.
– Да, Вить, – спокойно проговорила она. – А ты знаешь, что у тебя эрекция?
Её рука спустилась вниз и сжала мой пенис. И правда – я совсем не заметил, что он стоит. Крепко, как у пацана, насмотревшегося порнушки.
Вечером мы провожали Марселя. Он был весел, постоянно целовал нам руки и говорил, какие мы замечательные и необычные люди, под конец даже сыграл для нас на саксофоне. От денег, которые я ему обещал, сначала категорически отказывался, мне пришлось настоять, чтобы он взял их.
– Куда теперь поедешь, Марсель? – поинтересовалась Марина.
– Знаете, я решил, что не хочу больше путешествовать. Хочу домой, в Питер. Я это понял благодаря вам, – сказал он и опять поцеловал её руку.
Наконец, попрощавшись в очередной раз, он ушёл. А мы с Мариной от нетерпения занялись сексом прямо в прихожей, едва закрыв за ним дверь. И это был лучший секс за много-много лет.
Где-то через полгода я устроил выставку своих фоторабот. Лучшее, что мне удалось выбрать из той фотосессии Марины с Марселем, а там много в итоге оказалось хорошего. И хотя Марина дала своё согласие на огласку, я очень боялся реакции нашей консервативной публики. Поэтому – с помощью Березенюка, правда, – выставка прошла не у нас в городе, а в Москве. Но это не помогло: москвичей было мало, зато наши, как назло, понаехали, словно чувствовали, что им будет потом о чём поговорить и кого поосуждать.
Осуждали меня сильно. После выставки я превратился в изгоя. Кое-кто даже здороваться со мной перестал. Березенюк здоровался, но смотрел на меня как-то странно – так, будто я с его женой переспал. У меня в это время появилось много пейзажных акварелей, и было желание выставить их тоже, но он отказал в содействии и ничего не получилось. Карьера моя пошла под откос, и никто не хотел мне помочь.