Но то были их последние совместные предприятия: капитан Морено мог не признавать этого открыто, однако годы уже не позволяли ему долгие месяцы проводить на корабле без нормальной еды и сна, в постоянном напряжении всех сил, умственных, душевных и физических. Дочь помогала ему, как умела, улаживая многие дела вовсе без ведома отца или отчитываясь перед ним по завершении их; но сеньор Антонио, возвратившись на Тортугу в конце осени, искренне поблагодарил Эрнесту за ее помощь и пояснил, что нашел нескольких молодых капитанов, готовых с радостью ходить под его флагом за него и отдавать по пятьдесят процентов добычи – этого ему с лихвой хватало, чтобы вести безбедную жизнь, и отец просил девушку понять его желание осесть на суше.
Морено спорить с ним не стала: она и сама понимала, что это лишь вопрос времени – все сверстники капитана Антонио давно уже не выходили в море. К тому же, так было лучше для сеньоры Фрэнсис; перенесенные пытки оказались все же тяжким испытанием для ее тела и духа. Она смогла оправиться, по крайней мере, внешне, и больше никто не звал ее сумасшедшей даже за глаза – но именно присутствие мужа действовало на нее столь благотворно. Без него она становилась нервной и подозрительной, доверяя лишь дочери, хотя и ее настойчиво расспрашивала, когда вернется Антонио и не случилось ли с ним чего; при нем же вновь начинала улыбаться и рассуждать здраво, с прежней энергичностью вмешиваясь во все дела. Капитан Морено отнюдь не был слеп, а еще по–прежнему, совсем по–юношески порой любил свою обретенную после столь долгой разлуки жену; и ради нее он ступил на берег, чтобы больше никогда не покидать его.
Джон Рэдфорд и Эндрю Верный – новое имя удивительно быстро прилипло к горбатому старпому – тоже не спешили переубеждать своего общего друга: первый, давно и прочно осев на суше, теперь больше был занят восстановлением отношений с сыном и внуком, второй же попросту переселился в дом Морено, в кратчайшие сроки став почти членом семьи. Вполне закономерно сдружился он и с боцманом Макферсоном, повышенным теперь также до старпома; не раз и не два Морено вытаскивала этих двоих из различных трактиров на Тортуге, прерывая очередной их общий рассказ на потеху окружающим. Словом, жизнь шла, как обычно, своим ходом – за исключением того, что сама Эрнеста больше не выходила в море.
Она сама не поняла, в какой момент возненавидела всем сердцем эту огромную бездну соленой забортной воды, прежде казавшуюся ей ближе и роднее суши. Морено по–прежнему помнила все свои штурманские навыки, по–прежнему горячо любила свою семью, друзей и команду – быть может, даже сильнее, чем раньше – но воспоминания о море столь прочно переплелись в ее памяти с образом Эдварда, что теперь даже сам запах смолы, соли, пеньки и железа становился причиной тягостных мыслей – выматывающих и, что было намного хуже, бесполезных. Морено гнала их прочь, как умела; все реже выходила на берег, вместо того отправляясь в город, или просто бродила часами по Тортуге, если не было иных дел – молча наблюдая за чужой жизнью, но ни во что не вмешиваясь.