Старики попросили вынести их на улицу, потому что хотели последний раз увидеть солнце, хотели попрощаться с миром, который подвели.
У меня до сих пор стоит эта сцена перед глазами: красный закат, шесть стариков на коленях, пять командиров и Калеб. Шесть выстрелов в затылки. И навсегда утраченное для нас место в раю.
Мы вернулись на базу, написали рапорта о произошедшем и получили выговоры. Не за то, что стариков не удалось уговорить. А за то, что вернулись за полночь. Мы уговаривали их почти шесть часов до самого захода солнца, отсчитывающего секунды, как часы на бомбе. И все равно проиграли. По пути домой, переговорные устройства непривычно молчали – никто не произнес ни слова.
Мы – солдаты. Мы натренированы убивать злодеев: зараженных, мародеров. Но никто никогда не готовил нас убивать простых людей. Хороших людей. Людей, которые просто не верят в наш новый мир, а живут по своим правилам. Почему же мы считаем, что имеем право лишать их выбора? Это – эгоистичная трусость или здравый смысл в эпоху выживания?
Я до сих пор не нашла ответ на этот вопрос.
После того дня каждый из нас подвергся активному психологическому самовнушению, прокручивая тот день вновь и вновь, пытаясь убедить себя, что мы все сделали правильно, что у нас не было иного выбора, мы были вынуждены сделать то, что сделали. Мы должны были убедить себя, что поступили правильно, иначе мы бы сошли с ума!
Вот, что я видела сейчас в глазах ребят, чьи взоры пронизывали нас с Тессой убийственными копьями: они отчаянно пытались поверить в то, что, какой бы выбор ни приняли старейшины, мы все сделаем правильно! Тесса права: она в дерьме по самую макушку. Потому что если ее слова не возымели эффект на старейшин, завтра по ее вине здесь прольется кровь.
Человеческая.
20 декабря 2071 года. 16:30
Тони
– Здесь слишком много человек! Неужели Генерал отдаст приказ их всех уничтожить? – спросила Ляжка шепотом.
Мы собрались возле Аякса на площади, не желая вступать в диалоги с жителями, которые еще час назад просто лопались от любопытства поспрашивать чужеземцев о жизни за пределами долины. Жители не дураки, они сразу заметили смену нашего настроения, когда дружелюбные улыбки стерлись, а на их место пришла нарочито созданная холодность. Мы не могли сказать им, что после того, как вышли из той переговорной хижины, мы перестали видеть в них людей, теперь они стали потенциальными мишенями. А когда киллеру хотелось сблизиться с будущей жертвой? В итоге, перемена нашего отношения к ним нервировала их, они тоже перешептывались за углами домов, изредка поглядывали на нас с опаской, скорее всего вычленяли слабые звенья в наших рядах, от которых можно избавиться сразу, если внезапно разгорится конфликт. Но куда уж им в их пижамах противостоять профессиональным убийцам в броне? Нас десять с легкостью уложат всех тысяча триста крестьян в этой деревне, а сорокамиллиметровая телескопическая пушка на башне БМП, которую Фунчоза ласково звал Петушком, вообще все в пыль тут разнесет. Почему-то картины о том, как мы смалываем всю деревню в фарш не выходили у меня из головы и упрямо дергали нервные окончания, как струны на гитаре. Правда песня получалась так себе, в основном она состояла из криков и рыданий несчастных людей. Вот и очередной вопрос Ляжки снова запустил череду кровавых кадров, от которых приходилось отмахиваться, как от назойливых мух – настолько отчетливо представлялось ближайшее будущее этих людей.