Алексей не был ни уголовником, ни по-настоящему крутым. Но его характер и немалая часть бизнеса оказались замешаны на природной способности вызывать чувство мужского превосходства у окружающих. Хотя Лекс не прилагал больших усилий, он ценил в себе это качество, культивируя его всеми возможными способами. Он никогда не надел бы несоответствующих статусу часов или костюма, не сел в недостаточно крутой автомобиль. Постепенно этот стиль стал его второй натурой.
Но даже не это было главным в имидже Лексуса. Основной фишкой выбранного им стейла был образ парня, живущего по дворовым понятиям. В нем сочетались пацанская удаль, похуизм и почти дурное упрямство. Этот фасон, воспринятый со времен дворовой юности, со временем прирос к нему как вторая кожа.
Понятий законопослушности, порядочности, чести и честности в том виде, в каком их позиционировало презираемое им, трижды поганое государство, в котором он жил, он не признавал. Когда-то давно он, выбрал девиз из песни, услышанной в старом фильме: «Какое мне дело до всех, до вас!», до сего времени оставшийся краеугольным камнем его мироощущения.
Однако, во многих случаях своей непростой и достаточно бурной жизни, Лексус попросту не мог поступать иначе, чем обязан, согласно своим представлениям. Он никогда не отдал бы ни грамма своего, но не обворовал бы пацанчика из близкого круга, хотя без малейшего колебания отнял бы деньги, имущество и даже жизнь у человека, по его мнению, имевшего их необоснованно, не в соответствии со своим рангом, авторитетом и заслугами.
Нужно отметить, что эта моральная позиция оказалась адекватна среде, в которой Лекс жил и вел дела. Она позволяла иметь, хотя и небольшой, собственный бизнес. Его уважали. Авторитет, способствовал тому, что его частенько приглашали арбитром в некрупных разборках, которые возникали в округе. И если Лексус соглашался рассудить тот или иной конфликт, все знали – ни купить, ни запугать, ни как-то по-другому повлиять на его решение – невозможно.И вовсе не потому, что он «хороший». Просто он не мог поступить иначе. Даже если бы захотел.
Эго упорство проистекало даже не столько из понятий, сколько от ощущения, что он, именно Он! существует не просто так, болтаясь, как дерьмо в проруби. От природы, не слишком завися от мнения окружающих, он ощущал себя столпом, якорем, придававшим устойчивость самому миру, в котором жил, в гораздо большей степени, чем все попы, президенты, а может и боги вместе взятые. Он точно знал, что его миссия ничуть не менее значима.
Алексей ни разу не встречал человека более достойного уважения, чем он сам, и это чувство непременно хотел сохранить до конца жизни.