Все случилось почти так, как и прикидывала Люба. Через некоторое время Михаил Андреевич пришел в себя, опять начал работать на хозяйстве в полную силу, и в самом деле стал поглядывать по сторонам.
Шустрая вдова Матрена Журба, вроде невзначай заглядывавшая в хату Гречко по всяким надуманным мелочам, в конце концов, зацепила немолодого, но вполне еще крепкого казака.
Люба отца не осуждала: он честно выдержал год после смерти матери, не торопился забывать о ней, как некоторые другие мужчины. Старался тяжелой работой заглушить мысли о женщинах вообще, но природа все же взяла свое.
Правда, Люба в течение этого года тоже на месте не сидела. Она сходила в правление, где атаман лично помог ей записать в станичную регистрационную книгу решение о том, что вдове героического казака Василия Бабкина принадлежит половина его пая – пятнадцать десятин, которые по просьбе самой Любы были отмерены и застолблены.
И почти тут же, не небольшом косогоре по прозванию Сорочий, который примыкал к ее десятинам, началась стройка, каковой в станице до сих пор не было.
Едва установилась после дождливой весны теплая сухая погода, к косогору двинулись подводы с камнем и песком, и застучали своими инструментами рабочие, которых наняла Люба, чтобы они выложили щебнем широкую дорогу от станичного шляха к косогору, на котором Люба с помощью работников что-то мерила шагами и какие-то веревки натягивала.
Дорого было строить из камня, ох, как дорого! Но Люба договорилась с отцом, что когда деньги, поделенные между нею и родителями Василия кончатся, отец даст ей взаймы из Сёмкиных денег, тем более что восемь лет они ему не понадобятся.
Весть о том, что Семен отправлен на каторгу, пронеслась по станице, вызывая удивление казаков, и, как ни странно, понимание.
– Семка всю жизнь мечтал о том, чтобы самому коней разводить, – говорили одни, – а на те деньги, что казак может в бою добыть, арабского скакуна не купишь!
– Он, говорят, лишнего себе не взял. Семь коней добыл – столько ему начальство оставило, семь и в станицу пригнал. Не он бы, так другой. Не у своего друга казака, а из добычи. Не украл, а поменял…
Но это говорили уже совсем молодые и резвые. Сторонники того мнения, что все дело в чиновниках, которые норовят казака законной добычи лишить.
Пожилые казаки были куда суровей.
– У самого царя украсть насмелился! Где такое видано?!
Женщины вздыхали:
– Вот напасть на семью навалилась! Когда Семен с каторги вернется, уже Гришка подрастет, парубком станет. Ему самому тридцать лет стукнет.