– Мудрое замечание, – согласился Леонид Владимирович, – только Ситников недаром цену низкую держит. У него производство налажено таким образом, что он может производить кирпич с меньшими затратами, а вовсе не в ущерб качеству! Так что я обещаю и впредь следить за тем, чтобы не удорожать строительство. Тогда, глядишь, хватит и тех денег, что вы припасли.
– Я не припасла, – покраснела Люба, – это мой муж… говорят, в бою добыл. Брат оказался рядом с ним, вот мне его деньги и переслал.
– А где же ваш брат? Или у него слишком большая семья, чтобы помогать еще и вам?
– Мой брат на каторге, – выпалила Люба.
Она старалась не признаваться даже самой себе: после того, как станичники узнали про осуждение Семена, они не то, что откачнулись от семьи Гречко, а как-то сделались холоднее, что ли. Наверное, в свое время Люба и сама поостереглась бы водить дружбу с семьей каторжника. Потому она и призналась во всем строителю: пусть знает. А вдруг ему не захочется, связываться с той, у которой брат на каторге?
– Что поделаешь, от сумы и от тюрьмы не зарекайся, – просто заметил строитель.
– И вы говорите об этом так спокойно?
– А я должен теперь от вас шарахаться? Обходить, будто прокаженную…
– Нет… но некоторые наши станичники… как раз и стали обходить нас стороной.
– Ваш брат убил кого-нибудь?
– Он украл лошадей… с клеймом царской конюшни.
– Он и раньше… занимался конокрадством?
– Нет, что вы! У него два георгиевских креста за храбрость. Никогда копейки ни у кого не взял. А тут… У него мечта была, вывести лошадь кубанской породы. Говорил, что же, донские казаки могут, а мы – нет?
– Бес его, значит, попутал? Что ж, с мечтами так бывает: кто очень сильно чего-то хочет, в некоторый момент будто слепнет. Точнее, близость мечты его ослепляет, и он забывает обо всем, чему учили его отцы и деды…
– Вы так говорите, будто брата не осуждаете.
– Скажем так, я его понимаю. Осуждать… кто без греха, пусть бросит в меня камень. Думаю, он достаточно поплатился за свою мечту.
Нельзя сказать, что незаметно прошло время, но как ни медленно оно тянулось, минуло два с половиной года с тех пор, как Семена по этапу пригнали на каторгу, на соляной промысел. Никогда прежде он не думал, что отсутствие свободы может так изменить человеческую сущность.
Сейчас никто бы не узнал в этом худом поникшем каторжанине с искорками седины в нестриженных волосах бравого казака Семена Гречко.
Работа была тяжелая, выматывающая, нескончаемая, и потому Семен не находил ничего лучшего, как думать о своем будущем. О том, которое наступит… через пять с половиной лет. Он отработал треть положенного срока. Даже чуть меньше.