– Получается, вроде, я у тебя как в приймах.
– А у Матрены в приймах жить лучше? Иди, живи, узнаешь, почем фунт лиха!
– А когда Гришка женится?
– И Гришке места хватит. Нет, ты как хочешь, а я постараюсь вас при себе удержать. С тех пор, как мама умерла…
Люба содрогнулась.
– Я вдруг почувствовала, что такое одиночество. От меня будто враз отвернулась вся семья, и я осталась одна. Отец ходил, чужой и молчаливый, Григорий – чуть от рук не отбился. Даже ночевать стал, где придется, только бы не идти домой, где уже вовсю хозяйничала Матрена.
– Отец… Мы совсем его забросили, – проговорил Семен. – Если на то пошло, не так уж он перед своими детьми и провинился, но все трое будто сговорились забыть о том, что он живет неподалеку.
Эта мысль его все время мучила. Кстати, прежде, наверное, он, как и Люба, жил бы, не думая о том, как отцу плохо одному. Он – человек взрослый, и не дело детям указывать, как ему жить.
Каторга не то, чтобы сломила его, но, помяв и потерев, подержав в крепком растворе соли, сделала мягче. Или чувствительнее. По крайней мере, к близким родственникам. И он, не выдержав, сказал:
– Если ты говоришь, что твой дом, это и мой тоже…
– Твой-твой, – подтвердила Люба.
– Я хочу привезти сюда нашего отца… в гости. Ты же ни разу не приглашала его к себе?
– Ни разу, – криво усмехнулась сестра. – У нас ведь не принято мужу ходить в гости без жены?
– Не принято.
– Вот я и не пригласила. Потому что с самого начала знала, ноги ее в моем доме… в нашем доме не будет!
Она помолчала и нехотя призналась.
– Если хочешь знать, я даже завещание написала…
– Ты… завещание? У тебя… какая-то болезнь? Ты плохо себя чувствуешь…
Семен всерьез забеспокоился. Не дай Бог, Люба как и мама вдруг заболеет и умрет!
– Да не суетись, ничего у меня, слава Богу, не болит. Но мало ли что может случиться. Вон в прошлую зиму Ксюша Чумак, на год моложе меня, под лед провалилась. Вроде, и вытащили ее, и откачали, а никто вылечить так и не смог. Даже Ёсич. Какая-то скоротечная чахотка… Вот я и подумала: все мы под Богом ходим. Умру я, Матрена отца уморит, а потом у вас с Гришкой мой дом и отсудит!
– Любашка! – от удивления едва пришел в себя Семен. – Что ты такое говоришь!
– Я в наш дом всю душу вложила. Вон, спроси у Леонида, с какими трудностями мы сюда ванну везли, во сколько мне это обошлось! Да что там, ванна, а трубы, а изразцы – тут каждый камень моими слезами полит, и все этой змее отдавать?!
Семена удивила ее горячность: вот ведь как досадила сестре мачеха! Но мысль об отце не отступила.
– Давай, я за отцом на телеге заеду… ну, вроде, как хочу свои земли посмотреть.