– На новое житье, Миша? – окликнула его Валентина Шарова. Тоже вдова, на которую он посматривал, пока Марьяна сама не утвердилась в его хате.
– На новое, – кивнул он, – не имела баба забот, купила себе порося.
– Так что ж ты теперь, этого порося продал? – невольно прыснула женщина.
– Та ни, добрым людям оставил.
Он подметил сочувствие в глазах Валентины. Немудрено, что она все знает. Да и кто в Млынке не знает?
На что польстился? На то, что Матрене всего тридцать пять лет, а она в него, такого старого, влюбилась… Влюбилась! Только из церкви после венчания вышли, так любовь сразу и закончилась.
Если бы он женился на Валентине… О чем он думает? Неужели отцовская любвеобильная кровь в нем заговорила?
Михаил Андреевич у себя в комнате половики расстелил, повесил на стену вышитую крестиком картину, – Зоя долго над нею трудилась – озеро с белым лебедем, и на него сразу родным духом повеяло.
Люба, заглянув к отцу в комнату, ничего не сказала, только немного всплакнула. Она дала себе слово, ни в чем не противиться действиям отца. Пусть, что хочет, несет к себе, и вешает, и складывает. Хоть и свою старую винтовку. Казак он, или не казак?
Комната его так удачно расположена: возле черного входа, так что, в случае чего, гостям ее можно и не показывать.
Между прочим, то, что его комната возле черного входа, Михаила Андреевича весьма радовало. Он мог не подниматься по парадной лестнице, и вообще выходить на подворье так, чтобы вся станица его не видела.
Когда он впервые шел по парадной лестнице, то чувствовал… Будто не к родной дочери в дом идет, а к какой-то чужой богатой госпоже, которая вызвала его к себе для беседы. Теперь все понемногу налаживалось.
Семен ехал по дороге, которая уже подсохла после весенней распутицы. Весна потихоньку забирала свою власть. Вокруг него, на полях пробивалась ровными рядами озимая пшеница, воздух, напоенный весенними ароматами, кружил голову, так что Семен запел:
Цвитэ тэрен, цвитэ ясный,
Тай цвит опадае,
Хто с любовью нэ знается,
Той горя нэ знае.
Песня обычно пелась от имени девушки, но Семен еще в шестнадцать лет переделал ее на свой лад и с удовольствием распевал, когда никто не слышал. Вот как сейчас.
Я молодый казаченька,
Та всэ горе знаю,
Вечерочку нэ дойив я,
Ничьку нэ доспав я!..
И сам смеялся над своими неуклюжими стихами.
Настроение у него было хорошее, только в груди щемило что-то. Будто он не сделал какое-то очень важное дело, или сделал, но не так, как надо…
Семен недавно переехал через мост и теперь перед ним расстилалась донская земля, которая, в общем-то, не слишком и отличалась от кубанской.