– Чи я ему была не гладка, чи не пахла! – возмущалась Глаша.
«А что, если Семка узнает? – беспокоился между тем Андрей Сидорович, собираясь в гости. И сам успокаивал себя. – Не узнает!»
Жена уже и не спрашивала, куда это он так готовится. Правда, на невестку не подумала.
Узнал не только Михаил, но и вся Млынка. Узнали сыны, их невестки.
Михаил едва к своей хате стал подходить, а уже досужие кумушки его перехватили.
– Ты, Мишка, не слыхал еще, как твой батько, в твоем доме, на твоей кровати с Глашкой игрался!
– С Глашкой? А кто же его пустил? – не сразу сообразил, в чем дело, Михаил.
В какой-то момент он таки подумал, а не Зоя ли тому виной, а не она ли перед отцом хвостом вертела. Но не стал впрямую спрашивать у жены, а сходил к Глаше, выпил ее самогонки.
– Не, жинку твою не подозревай, – сказала она, – прибежала ко мне, дрожит, вся в слезах. Свекор, говорит, мне покоя не дает…
Короче, Глаша расписала ему случившееся в таких подробностях, что с той поры Михаил вообще перестал захаживать в родительский дом. Только на похоронах у матери и побывал.
Зоя Григорьевна сама не знала, чего вдруг стала вспоминать о событиях двадцатилетней давности. Но потом вдруг ее осенило: именно в этом месяце двенадцать лет назад умерла свекровь. А от воспоминаний о ней вон куда веревочка потянулась.
«Надо будет пирожков испечь, да по домам разнести, пусть люди ее помянут!»
Или так совпало, что день смерти свекрови, а вспоминается свекор. А вдруг это из-за нее он решил уйти в монастырь? Почему-то раньше она старалась об этом не думать. Выходит, Зоя своим поступком изменила жизнь Андрея Гречко. Хотя всего лишь защищала себя, свою семейную жизнь… Никто ее в том никогда не упрекнул. Сам Михаил об отце не вспоминал, будто отрезало. Интересно, вымолил Андрей Гречко жизнью в монастыре прощение для себя?
Произошло это неделю назад. Люба назначила встречу Дмитрию на берегу речки. Послала к нему с поручением Гришку, взяв с хлопца клятву, что тот никому об этом не скажет.
Солнце только повернуло на полдень, а девушка, поскольку мать тогда еще лежмя лежала, сказала в ее негнущуюся спину:
– Видела Салтычиху – с дядькой Федором мимо проезжали – она говорила, чтобы мы за медом приехали.
Материна спина в ответ на ее слова не шелохнулась, но Люба для себя это объяснила так: молчит, значит, разрешает.
Это было правдой. В том, что материна кума и в самом деле проезжала мимо, когда Люба стояла у калитки. Она и крикнула: мол, как раз недавно мед качали, и ждут, что Гречки обменяют их пахучий товар на свой пьяный. Смеялась.