– Все поменялось, – вторил ему атаман, но уже более о своем наболевшем. – Вот учу я наших ребятишек джигитовке, чтобы рубить умели с плеча, а ведь нынешняя война будет соревнованием, у кого винтовка лучше. И что, наше войско хорошо вооружено?
– Плохо, – хмуро согласился Хворостницкий. – Раньше, бывало, казачья семья все с себя продавала, чтобы сына в войско снарядить, а сейчас? Думают, чего стараться, пусть государство казаку оружие выдает. Мол, и так свои жизни за отечество кладут, так еще и последнее с себя снимать?
– Ты не прав, – запротестовал Павлюченко, – у нас все, как и было. Таких казаков отдаем – любо-дорого посмотреть!.. Силачи, кровь с молоком. Меня гораздо более другое беспокоит. Теснят нас иногородние, правдами-неправдами наши земли Занимают. А ведь Екатерина Великая эту землю казакам на веки вечные отдала.
– А мы ту пожалованную грамоту потеряли! – насмешливо подхватил Хворостницкий.
– Не потеряли, а на пожаре сгорела.
– Так теперь попробуй, докажи!
– Я и сам об этом все думал. Ну, должны же были какие-то записи остаться.
– Наверняка остались. Только кто ж нам те записи покажет? Что с возу упало, то пропало… А насчет иногородних… – майор вздохнул. – Вот скажи, что мы за народ такой? В дальнюю даль едем освобождать чужих славян, а когда свои славяне приходят жить на наши земли, готовы их со свету сжить. И ведь не болгар, не сербов, своих же русских!
– Так ото ж!
Казаки невесело посмеялись.
– Говоришь, Россия вступит в войну? – спросил после паузы Павлюченко.
– Вступит, куда деваться! Мы, известное дело, защитники всех угнетенных. Да и негоже сильному соседу безучастно наблюдать, как слабого обижают…
В это же самое время в семье Гречко тоже происходило свое собрание.
После ухода из дома Любы, Зоя Григорьевна будто сникла. Ей казалось, что она выгнала дочь, которая уходить не хотела. Чего, в самом деле, надо было так быстро выдавать ее замуж? Может, кто получше Бабкина бы нашелся? Семнадцать лет! Еще годик-другой могла бы погулять.
Получилось, что на дочь Зоя Григорьевна перенесла свое раздражение от жизни, которую не она себе выбрала, и усталость от этой жизни, и подкрадывающуюся болезнь. Все свои страхи на Любу перевесила. Видела же, как девочка сидела на свадьбе сама не своя. Смотрела на мать так жалобно, что у Зои Григорьевны сердце сжималось.
Вернувшаяся с собрания семья Гречко сидела за столом, странным образом, будто придавленная грузом вины за то, что никто из семьи не мог откликнуться на призыв старого вояки.
Волонтеры. Какие такие волонтеры! У Михаила Андреевича сердце стало болеть, – боец из него теперь никудышный. Семен на действительную службу и так уходит…