– Слышь, Паша, будь другом, а?
– Ты же знаешь, Гошка, не мной придумано, сами решали. Сколько за неё Исмаил-бей отвалит… А это, если помнишь, деньги общие…
– Знаю. Я заплачу, сколько скажете! Всё, что у меня есть, отдам! Назови цену.
От возбуждения Бабник чуть из сапог не выпрыгивал. Чёрный Паша видел его всяким, но готовым отдать всё? За бабу? Да что же это там такое особенное? Он и сам себе не признавался, что медлит как следует рассмотреть третью пленницу. Ту, которую так вожделеет Бабник.
– Ну-ка, вытащи её на свет божий, поглядим, что за жар-птица тебя разума лишила?
Атаман контрабандистов ещё ничего не решил, но Бабник истолковал его слова в свою пользу и кинулся вытаскивать Катерину из повозки. А Чёрный Паша с изумлением почувствовал, что у него забилось сердце. Сердце? Разве не превратилось оно в камень давным-давно? Он ещё не разглядел её всю, а уже, будто в весеннем вихре лепестки яблонь, кружились в его голове детали: выбившаяся из-под платка прядь, тонкая лодыжка, грудь в разорванной рубашке. И отчего-то он знал (предчувствовал?): это ОНА. И всё медлил, медлил, как будто можно отсрочить судьбу. Так смертник ждёт и боится встречи со своим палачом.
Её поставили на ноги. С бледного красивого лица ненавидяще глянули черные глаза. Очи. И он понял, что не ошибся. "Вы сгубили меня, очи чёрные, очи чёрные, непокорные!" – всплыло навязчивым припевом. Кажется, так пели одесские цыгане?
"Ой, пропала ты, Катерина, ой, лышенько, недолго любила ты матроса своего, ой, коротко счастье женское!" – так причитала она про себя, сердцем чувствуя в стоящем перед нею чёрном человеке свою судьбу, нежеланную, нежданную, но неотвратимую, как смерть.
Что-то враз надломилось в ней. Она стояла, молчала и горестно качала головой в такт своим мыслям: "Пропала ты, Катя, пропала!"
Не видел бедный Герасим, лежа в повозке беспомощный, униженный, как два мужика, два самца, будто на базаре, разглядывают, раздевают глазами его любимую. Но вот, насмотревшись на Катерину, соперники встретились взглядами и поняли: отныне они враги.
– Я первый её заметил, – недвусмысленно трогая висящий у пояса кинжал, сказал Бабник.
– Ну и что же? – оскалил зубы Чёрный Паша, кивая на свой шестизарядный Смит-и-Вессон. И расхохотался. Неожиданно громко и зло.
– Ты чего? – попятился от него Бабник. Но Чёрный Паша, не глядя в его сторону, уже приказывал:
– Эту, – он кивнул на Катерину, – ко мне в дом, да свяжите покрепче, уж больно ценная добыча!
Батя хихикнул.
– Тебе смешно? – посуровел атаман.
– Да нет, это я так… Она же, стерва, Перца подстрелила.