Скоро я убедился, что Федя человек не только слова, но и дела – где-то он раздобыл недоломанную гитару и принялся неумело стонать по-цыгански: «Ми-ила-а-ая! Ты-ы услы-ышь ме-еня-я!..», а также – «О-очи-и-и чёрные-е, очи-и жгу-учие-е!..»
Я терпел неделю, а затем сам пошёл к соседу, дал ему пятьдесят рублей и настоятельно посоветовал не замыкаться в нынешних рамках, намекнул, что ему доступно куда большее. Комплимент возымел действие, уже в эту ночь он принялся нетехнично, но старательно подражать Высоцкому: «Вы чуть пом-медл-лен-не-е кони, чуть пом-медл-лен-не-е…» В его исполнении кони виделись мне донельзя заезженными клячами, которых следовало бы пристрелить из жалости к их годам. Затем Федя стал неутомимо измываться над другой песней, где постоянным припевом были слова: «Страшно, аж жуть!»
Тут я испугался по-настоящему, до жути.
Какое-то время мужественно терпел, но потом умолил барда-истязателя сменить секмиструнку на какой-нибудь иной инструмент. Сосед приобрёл гармошку времён Стеньки Разина и по ночам принялся исполнять «Калинку», «Ах, Самара-городок», «Вдоль по Питерской». В полночной тиши эти песни были способны поднять на ноги взвод мертвецов.
Я рвал на себе волосы, лез на стенки. Не помогали даже ватные тампоны в ушах. Пришлось чистосердечно признаться Феде, что не в состоянии в должной мере оценить сей инструмент, подкрепив мольбу сотенной купюрой…
Тогда он одолжил у кого-то балалайку и скоро замучил округу вариациями на тему: «Светит месяц, светит ясный!..» Лишь иногда этот маэстро исполнялась: «Напилася я пьяна, не дойду до дому…»
Я засыпал лишь под утро, мне снились кошмары: за мной гонялись похожие на бурлаков детины с балалайками в руках, требуя сыграть на них сонату ля-минор с оркестром.
Жертвуя Феде очередную сотенку, я молвил о классике и был наказан уже на следующий день. Он умудрился где-то сыскать задёшево полуразвалившийся пианино и, напившись в стельку, стал исполнять «рапсодию на тему Паганини» Рахманова… Скоро сосед своей виртуозностью мог устыдить любого профессионала. Он вошёл во вкус и изо дня в день настойчиво расширял свой репертуар.
Как-то ночью в приливе адского вдохновения, подстёгнутого бутылкой «Косорыловки», он дал просто неистовый концерт: исполнял «Дубинушку», «Из-за острова на стрежень», «Гори, гори, моя звезда», «Москва златоглавая», музыкальные отрывки из опер «Садко» и «Золотой петушок» Римского-Корсакова, произведения Мусоргского, Чайковского, Рахманинова, Скрябина, Балакирёва, Глинки и прочие.
Несмотря на позднюю ночь, к нашему дому сбежались меломаны со всего квартала – русских песен никто из них давно не слышал. Все с благоговением внимали игре Феди. Среди слушателей оказался Шульцман, глава областного русского национального оркестра. Он увёл музыканта с собой. А некоторое время спустя я прочёл о нём в газете статью, как о победителе областного смотра народных талантов.