3
Прошел месяц. Компания монархов и наследных принцев вскоре наскучила Уиллу своими бесчисленными аудиенциями и бальными вечерами, где нужно было выплясывать вышедшие из моды экосезы и полонезы. Придворные праздники, которым несть числа, надоели Уиллу. Он захандрил и стал таять прямо на глазах. Доктор Бернштейн (ему доложили, что воспитанник чахнет не по дням, а по часам) попытался прописать ему лекции по научному коммунизму, но они возбуждали пациента - он рвал на себе одежды и кричал по-турецки - "Белла, отдайся!", после чего впадал в еще большую апатию. . Дважды, истосковавшийся по чарке Уилл, пытался бежать из больницы. В первый раз ему помешали выпрыгнуть из окна, и во второй раз вытащили из мусорного контейнера, где он дожидался грузовика, который должен был вывезти его за пределы клиники. Именно эти поползновения несчастного пациента были зарегистрированы, а потом и переданы комиссару бат-ямовской полиции, как попытки больного к самоубийству. Когда все методы были перепробованы и, казалось, ничто уже не спасет бедного Уилла, Аркадий Семенович Бернштейн срочно позвонил мне и сказал: "Старина, Ицик, я другого выхода не вижу, может быть, по чарке в день подносить ему, а не-то умрет?" Но добрый милый Аркаша поспешил, как оказалось, с выводами. Иванов вдруг ожил и обнаружил признаки бурной деятельности. Он посвежел, стал шутить с надзирателями, смешил королей анекдотами неблаговидного содержания, хорошо ел, а в один прекрасный вечер попросил самописную ручку и бумагу. Получив то и другое, он принялся писать. Два месяца, замученный алкогольным воздержанием, Уилл не знал других занятий, кроме вдохновенного писания. На него напал вдруг сочинительский зуд, как это часто бывает с людьми, которым больше нечего делать. Попытки надзирателей выведать, какой жанр литературного творчества избран Уиллом, не увенчались успехом: несчастный никого не подпускал к рукописи. Лишь однажды он потребовал к себе Бернштейна. Исполненный любопытства Бернштейн не замедлил явиться. Тогда Уилл любезно попросил его пригласить меня. При этом он подчеркнул: "Если господин Борухов сочтет нужным прийти и найдет для этой цели время" К тому времени я уже получил денежный перевод от него, хотя и не знал еще, кому обязан столь неожиданно привалившем счастьем. Я был ошеломлен, когда Уилл приятно ошарашил меня: - Довольны ли вы моим подарком, господин Борухов? "Вот те раз, - подумал я, - и впрямь, говорят, не суди по одежке, какие жесты делает нищий-то наш"
4
Я прибыл в желтый дом с господином Фридманом. Нас облачили в белые халаты и через палату политических лидеров, повели в обитель царственных особ. Лидеры недобрым взглядом провожали нас. Они были не в духе. В этот день к ним подселили сумасшедшего араба из Яффо. Нового пациента звали Ахмад, но он представлял себя председателем ООП Ясиром Арафатом, громко требуя при этом присоединить к палестинской автономии город Яффо с прилегающим к нему Тель-Авивом. Общество бывшего террориста встревожило осторожных политиков. Зная за коварным Арафатом склонность к насилию и, опасаясь за свои венценосные головы, они потребовали от Бернштейна дополнительной охраны. А короли в это время проводили инсценировку расстрела большевиками семейства русского царя. Руководил расстрелом принц Чарльз. В палате стоял невообразимый шум и гвалт. Пока один из надзирателей пинками разгонял королей по своим кроватям, другой, дюжий парень с безобразным синяком под глазом, сообщил нам, что Уилл никем себя пока не провозгласил, но исходя из его влечения к литературным занятиям, Бернштейн распорядился с понедельника перевести его в палату еврейских классиков, условно обозначив именем Шолом Алейхем.