Он вспомнил, где видел нечто подобное, попытался вспомнить, как они называются, не преуспел.
Поколебавшись, он толкнул дверь лавки. Звякнул китайский колокольчик.
Майор вошел и попал в райские кущи. Здесь было очень влажно, удушливо пахло цветами и зеленью.
– Пр-р-ришел! – хрипло закричал кто-то у него над ухом, и он вздрогнул. Не сразу разглядел зеленого с синим попугая с хохолком, сидящего в глубине зелени на деревянной подставке вроде пюпитра.
– Пр-р-ришел, пр-р-ришел! – вопила птица, рассматривая майора круглым глазом.
Он с трудом подавил желание немедленно сбежать.
В цветочной лавке майор был впервые. Нет, он, конечно, дарил иногда цветы Василисе, но покупал их в киоске рядом с домом, в последний момент вспомнив про дату. Гвоздики и розы в основном. Ничего другого там не было.
Навстречу ему, приветливо улыбаясь, выплыла декоративная женщина средних лет, похожая на лесное божество: вся в зеленом. Взглянула вопросительно.
Майор кашлянул и сказал:
– Там у вас цветы в окне, темно-красные.
– Фаленопсис! Наверное, для дамы сердца? Минуточку!
Она исчезла в глубинах лавки и появилась спустя пару минут с двумя горшками с красными орхидеями в руках.
– Выбирайте! Прекрасный цветок!
Цветок был не красный, а, скорее, лилово-красный, сложно устроенный, белый и желтый внутри.
«Орхидея!» – вспомнил майор.
– Вот эту! – Он указал на ту, что была более пышной.
Он шел по улице с большим неудобным свертком, больше всего не желая себе наткнуться на кого-нибудь из коллег.
Через пару кварталов ему удалось остановить такси, и он с облегчением нырнул внутрь.
С замиранием сердца он позвонил и вдруг подумал, что ее может не быть дома. Но она была дома – он услышал осторожные шаги за дверью, а потом почувствовал, что его рассматривают в глазок.
Дверь раскрылась. Неловкая пауза – они смотрели друг на дружку.
– Это вам, – сказал майор Мельник, протягивая ей сверток. – Можно?
Она отступила, и он вошел.
Дверь с грохотом захлопнулась и отрезала их от внешнего мира…
Ларе разрешили наконец уехать. Монах и Добродеев проводили ее на вокзал.
Она все-таки встретилась с Речицким, и они поговорили.
Когда она рассказала об их встрече восемь лет назад, Речицкий обозвал себя идиотом и сказал, что сразу узнал ее.
– Конечно, узнал, – сказал он, – только не мог вспомнить, кто такая! Думал, артистка.
Он допытывался, зачем Яник Ребров поставил спектакль и сделал запись.
Зачем? Для шантажа? Или в силу природной подлости, для того чтобы напугать приятеля, еще больше привязать к себе и тыкать, как в жука палкой, намекая иногда на убийство, и смотреть, как тот корчится от ноши, от которой никогда не избавится?