Во времена Великой чистки столыпинские вагоны часто цепляли к обычным поездам дальнего следования. Вагон с арестантами ставили всегда первым после паровоза, чтобы он не бросался в глаза пассажирам. Если на перроне толпились любопытные, конвой быстро их спроваживал. Вообще, даром что советского гражданина держали в полном неведении, опыт и интуиция подсказывали ему держаться подальше от зарешеченных окон. Советский Союз, напоминает Жак, отделен от ГУЛАГа не больше, чем человек от собственной тени. В сущности, ГУЛАГ – это вся страна, и заключенный, выпущенный из лагеря, просто переходит из малого ГУЛАГа в большой. Когда перевозят врагов народа, это наводит на всех ужас и укрепляет общую систему запугивания, заставляет умолкнуть слухи и полуправду, которые передаются из уст в уста в противовес широкомасштабной официальной неправде. В этом океане дезинформации всё, что касается ГУЛАГа, должно представляться таинственным и ужасным, как комната Синей Бороды. И те, кто оттуда вышел, под страхом нового срока дают расписку о неразглашении.
Путешествие в столыпинском вагоне продолжалось так долго, что оно само оказывалось определенным этапом жизни. Солженицын сообщает, что за это время у него менялись некоторые убеждения, менялся характер. «Еще отличаются пассажиры вагон-зака от пассажиров остального поезда тем, что не знают, куда идет поезд и на какой станции им сходить: ведь билетов у них нет, и маршрутных табличек на вагонах они не читают»[22]. Заключенные пытались всеми силами разузнать, куда их везут. Иногда по положению солнца понимали, на север едут или на восток. «Если лето, то донесутся станционные динамики: “Москва – Уфа отходит с третьего пути… С первой платформы продолжается посадка на Москва – Ташкент…” Значит, вокзал – Казанский, и знатоки географии Архипелага и путей его теперь объясняют товарищам: Воркута, Печора – отпадают, они – с Ярославского; отпадают кировские, горьковские лагеря. ‹…› В Белоруссию, на Украину, на Кавказ – из Москвы и не возят никогда, там своих девать некуда. Слушаем дальше. Уфимский отправили – наш не дрогнул. Ташкентский отошел – стоим. “До отправления поезда Москва – Новосибирск… Просьба к провожающим… билеты отъезжающих”… Тронули. Наш! А что это доказывает? Пока ничего. И Среднее Поволжье наше, и наш Южный Урал. Наш Казахстан с джезказганскими медными рудниками. Наш и Тайшет со шпалопропиточным заводом (где, говорят, креозот просачивается сквозь кожу, в кости, парами его насыщаются легкие – и это смерть). Вся Сибирь еще наша до Совгавани. И наша – Колыма. И Норильск – тоже наш»