Тогда я нашел другую работу, в фотомастерской при Горстрое. Я жил на улице Орджоникидзе, в простенькой гостиничке, типичной для Норильска, я сам же во времена жизни в малом ГУЛАГе и участвовал в ее строительстве, как и многих других. Персонал гостиницы, особенно уборщицы, все почти были из бывших заключенных, некоторые очень интеллигентные и образованные. Попадались и настоящие “вольные” люди. В Советском Союзе жизнь вообще была нелегкой, а в Заполярье особенно. И всё же зарплаты были повыше, чем на “материке”, и это тоже привлекало сюда обычных граждан.
В этой среде рабочие, инженеры и исследователи были по большей части бывшими заключенными. Мы жили по соседству с колючей проволокой. Там был один-единственный ресторан-кафетерий, что-то вроде клуба вольнонаемных инженеров, мы все встречались в часы еды. Когда я в первый раз туда зашел, какой-то незнакомый человек, судя по всему бывший зэк, подошел и ни слова не говоря пожал мне руку. Признаться, этот дружественный жест меня тронул».
К этому периоду относятся несколько упоминаний о Жаке, которые до нас дошли. Сведения о его жизни в них не слишком точные. Павел Владимирович Чебуркин, знакомый по 2-му сектору лагеря, уверяет, что сразу после освобождения Жаку влепили новый срок в пять лет. С. Щеглов полагает, что поводом для нового ареста послужила статья о Норильске, опубликованная в канадском журнале «Mining Journal», – Жака якобы заподозрили, что он имел к ней отношение. (Возможно, потому его и уволили из технологического бюро.) Но из всех этих свидетельств вырисовывается общая картина того, как Жака-француза и его легенду воспринимают окружающие его советские люди. Вот как писал о нем Сергей Александрович Снегов, чьи воспоминания о Норильске относятся, по свидетельству Щеглова, к концу сороковых – началу пятидесятых годов: «Жак был очаровательный мужчина – рослый, стройный, умный, словоохотливый и красивей, пожалуй, всех, кого я знал в Норильске. Мы с ним приятельствовали, он ходил ко мне. Женщины млели, только взглянув на него. Он был не только обликом красавец, но натурой истинный мужчина. По профессии разведчик…»[32]
Настроение у Жака в это время было невеселое, он страдал от неопределенности: «Я ждал. Я чувствовал, что это еще не конец моих мучений, что в любой момент я могу опять очутиться за колючей проволокой. Я не знал, что происходит, но чувствовал, что за мной следят. Когда в конце концов ловушка захлопнулась, я, в сущности, не удивился. Меня только неприятно поразило, что КГБ, чтобы нанести удар, воспользовался услугами другого француза».