Жак узнал, что его заперли среди этих «восточных макак» с целью наказать и унизить, а между тем их вежливость, порядочность и опрятность спасли его от «липкой грязи», несправедливости, провокаций, хамства и непотребства, царивших в тюремном архипелаге. «К счастью, советские решили не смешивать японских офицеров с другими заключенными. Это спасло японцев от душевной порчи, которой так трудно было избежать в тюремном мире, и меня это тоже спасало всякий раз, с сорок девятого до пятьдесят шестого года, когда при очередном переводе мне удавалось воссоединиться с моими японскими друзьями».
По-японски Жак не говорил. Но он мог говорить по-английски с принцем Коноэ Фумитакой, сыном бывшего премьер-министра. А главное, в этой камере он повстречал человека, который на всю дальнейшую жизнь стал ему не просто другом, а названым братом, Наито Мисао. С ним Жак говорил то по-русски, то по-китайски, то по-английски. Ни тот ни другой не предвидели, что в 2000 году, полвека спустя, Мисао, японский профессор, опубликует под своим литературным псевдонимом Учимура Госуке книгу «Русская революция, пронзившая меня насквозь»[35]. Вот слова самого автора: «Пускай знают читатели, что подспудным течением, питавшим эту книгу, стал диалог, который вели пять или шесть лет в ГУЛАГе Жак Росси и Утимура Госуке. Книга также показывает контакт между французской и японской культурой в ХХ веке при посредстве России. Надеюсь, что в будущем направление этого тайного течения не изменится»[36].
В тот период немецким и японским заключенным разрешалось сообщаться с их семьями за границей: советская дипломатия пыталась затормозить сближение Западной Германии и Японии с Западом. Мисао давал Жаку читать письма от его жены Хамако, делился с ним вестями из свободного мира и семейным теплом. Несмотря на цензурные ухищрения, Хамако понемногу ухитрялась вставлять в свои письма сообщения для друга своего мужа. И Жак, много лет назад потерявший контакт с миром своей юности, чувствовал, как приотворяется дверь и «сквозь тюремные стены долетает дуновение свободного мира». Так вышло, что именно благодаря японскому другу он приблизился к стране своей матери, от которой его отделяли не столько даже двенадцать тысяч километров, сколько нравы Архипелага. С тех пор Мисао и его семья стали и семьей Жака. Их дочери Манани и Рурика зовут его «дядя Жак», и когда я в 1982 году познакомилась с Жаком, он называл Мисао своим японским братом.
Однако перемещения из камеры в камеру быстро вырвали Жака из этой замечательной среды. А пребывание в других камерах, всякий раз на тридцать-сорок человек, было невыносимо. «Никогда я не оставался один. Даже в отхожем месте. В конце концов начинаешь ненавидеть этих безобидных людей просто за то, что видишь, как они всякий раз одинаково хватают ложку, когда приносят суп, или подтираются грубой оберточной бумагой, которую я описал в “Справочнике”. В самом деле, в этих закрытых тюрьмах при входе в отхожее место надзиратель выдавал каждому зэку “бумажку” сантиметров восемь на десять. Во время Великой чистки охранники в резиновых перчатках отбирали эти бумажки на выходе и использованные бросали с одной стороны, а неиспользованные – с другой. Это делалось, чтобы заключенные не употребляли бумагу в неведомых контрреволюционных целях.