И вот как-то раз за ним приходит надзиратель. Его зачем-то перебинтовывают и водружают на голову повязку. Ведут в контору. За дверью он слышит возбужденные голоса и смех. Надзиратель легонько стучит в дверь. Их впускают, и Жак видит просторное помещение, что-то вроде кабинета большого начальника; вокруг стола – несколько человек, один из них священник.
«Когда меня ввели, кто-то сказал:
– Вот он!
А священник, стоявший спиной к двери, обернулся, осмотрел меня и покачал головой:
– Нет, это не он!
Людоед, оказывается, был такой же худой, как я, и на голове у него было что-то вроде тюрбана. Я легко отделался благодаря священнику, который в отличие от своего товарища ускользнул от каннибала. Век буду ему благодарен. До сих пор помню, как они там все рассказывали смешные истории и от всей души хохотали… И вдруг этот священник становится серьезным, вглядывается в меня, но не признает во мне бандита, напавшего на его товарища. До сих пор слышу его интонацию:
– Нет! Это не он!»
Позже в ГУЛАГе Жак повидает в своей камере других людоедов, пострашнее… но они его не тронут. Знак судьбы? Как бы то ни было, в политическом убежище молодым людям отказали. Их не отдали под суд, а просто выслали без лишних слов, но не в страну, откуда они явились, не в Польшу Пилсудского, а в соседнюю Венгрию, в лапы ярому антикоммунисту адмиралу Хорти.
Полицейскому в штатском было приказано проводить их в маленьком поезде до венгерской границы. «Два вагона, хлипкий паровичок, полицейский высаживает нас и объявляет:
– Приехали, вам на ту сторону. Видите яблони? Там венгерская граница. Если вернетесь в Чехословакию, сядете в тюрьму. Так что в ваших интересах перебраться в Венгрию!
Мы-то знали, что нас ждет в Венгрии, и нам было не по себе. Полицейский нас торопил:
– Давайте-давайте! Живо!
И мы понимали, что он торопится домой, к жене, к деткам. Наступил вечер. Поезд ходил туда и обратно только раз в день, полицейский мог на него не успеть. Вдобавок он был один – никаких других полицейских поблизости не было видно. Что вы хотите – демократия! Это вам не то что тоталитарный режим, где агенты повсюду!
Мы пообещали ему всё, чего он хотел. Разумеется, мы покинем Чехословакию! Да и что нам было делать в этой пустынной местности, где не видно никакого жилья? Попросили только, чтобы он дал нам немного отдохнуть на травке. И он проявил недобросовестность, решил уехать домой. Сел на поезд – и уехал! Ура!
В одном вагоне с нами ехал какой-то еврей, он вышел там же, где мы. Бродячий торговец. Из тех, что в узелке на палке носят всякую всячину на продажу. Помню его бледное лицо, длинные пейсы. Евреи в Восточной Европе носили очень длинные черные пальто, сапоги и ермолки. Этот человек слышал наш разговор с чехословацким полицейским. Он заговорил с нами на идише, и я ему ответил, поскольку знал немецкий: я сказал, что мы политические ссыльные, просили убежища, а эти негодяи нас выслали. Он стал нас предостерегать, опять-таки на идише, чтобы мы не ходили в Венгрию, потому что сам он местный и хорошо знает: всех, кого туда выгоняют, венгры высылают обратно в Чехословакию и единожды, и дважды, и трижды, и здесь то и дело находят трупы этих людей. Венгерская граница в самом деле там, где яблони, на которые указал нам полицейский, а за ними ручей, и главное – не переходить через этот ручей. Он посоветовал нам пройти километров десять вдоль границы до словацкой деревни, а там нас подберут коммунисты.