«Не знаю, в какой момент исчез мой сопровождающий. Я слишком нервничал. Не обратил внимания. Как бы то ни было, его уже не было. Зато появились трое или четверо молодых военных в шапках с нашивками земляничного цвета, которые вежливо попросили:
– Будьте добры, откройте чемодан и достаньте всё из карманов.
Очень вежливо попросили. Я не знал, что со мной будет, но понимал, что мы находимся в здании политической полиции, в тюрьме, в “большом доме”. Меня попросили открыть чемодан и составили подробный список всего, что там было. Я говорил себе, что эти предосторожности необходимы, когда кто-то уезжает за границу с секретным заданием. Недавно я предостерегал одну знакомую коммунистку, по легенде не имевшую отношения к СССР, которая завернула туфли в газету “Правда”! Такая деталь могла вас выдать. Затем солдаты попросили меня раздеться и осмотрели мою одежду. Я оделся, удивляясь, что мне не вернули галстука. Затем меня пригласили в соседний кабинет, выдали подробный список личных вещей, он остался у меня. Я сел за столик, на котором ждали чернильница с фиолетовыми чернилами – в России повсюду были эти фиолетовые чернила, – ручка с пером и анкета. Мне очень любезно сказали:
– Будьте добры, заполните.
Я взял ручку. Анкета в России – это было святое, их заполняли всегда и везде, они были частью системы.
Имя, фамилия, партийность, дата и место рождения, национальность… Полным-полно вопросов, я отвечал на них механически, по-прежнему ничего не понимая. “Росси Жак Робертович”. Страница следовала за страницей, но вот наконец я дошел до последней и прочел: “Подпись обвиняемого”. Я был “обвиняемым”! Я вернул анкету, перечитал “шапку” на первой странице, на которую сперва не обратил внимания, и прочитал: “Анкета обвиняемого”. От волнения я не заметил этих слов, которые буквально бросались в глаза. Они были набраны огромным шрифтом. Вот что получается, когда не хочешь видеть того, что есть. Я отказывался смотреть правде в лицо. Позже, в тюрьме, я какое-то время просто не слышал стонов истязаемых. Вот так и теперь я не заметил, не пожелал заметить эту “шапку” на анкете, набранную жирным крупным шрифтом, и только в самом конце был уже просто вынужден увидеть и понять это слово – обвиняемый.
Я вскочил, бросился к дверям, обнаружил, что на них нет ручки, только окошечко. Я забарабанил в дверь, тут же появился военный:
– В чем дело?
– Почему это я обвиняемый? В чем меня обвиняют?
Он ответил очень спокойно, очень вежливо:
– Об этом вы узнаете завтра на допросе».
Непосредственный начальник Жака, Краецкий, был расстрелян. Через добрых тридцать лет Жак встретится с его сыном, тот будет читать лекции в Варшавском университете. В 1937 году это был мальчуган лет семи. «В коммунистической Польше он будет пользоваться большим уважением, поскольку его расстрелянный в Москве отец после ХХ съезда реабилитирован как истинный коммунист. Поляки гордились своими отважными борцами, считалось, что это жертвы сталинизма, а не марксизма-ленинизма как такового».