Зайдя в эту довольно тесную камеру, Жак застал там двух мужчин, занимавших железные топчаны, покрытые досками. Потом каждый час приводили новых арестованных, и до утра камера всё продолжала заполняться. «Что это – память о Гражданской войне? Некоторые, как будто уже знакомые с тюремными обычаями, укладывались валетом. Правда, большинству здесь перевалило за сорок, и они в самом деле могли помнить ту эпоху. Кто прибыл позже, ложились на пол. К утру камера была забита до отказа.
Кто-то паниковал, кто-то жаловался на жизнь. Остальные хранили полное спокойствие. Русские в общем-то знали, в какой стране живут. В “Справочнике” я привел ряд пословиц, с царского времени демонстрирующих русский, а затем советский фатализм по отношению к закону и тюрьмам. Например: “От тюрьмы да от сумы не зарекайся”. Это еще с царских времен. Или: “Был бы человек, а статья найдется” – это парафраз дореволюционного “Была бы шея, а хомут найдется”. Словом, среди всех этих советских людей никто не задал ни одного вопроса. Они только сбились в кучки по принципу землячества или общей профессии.
Я разговорился с одним служащим о советском сельском хозяйстве. Я все еще оставался коммунистом-патриотом, мне любопытно было узнать настоящее положение дел, и я не подозревал, что оно расходится с пропагандой. И в самом деле, всё, что он мне сказал, я мог бы вычитать из “Правды”. Он был старше меня, мне было двадцать восемь, а ему сорок. Он по опыту знал, что следует избегать в разговоре всего, что не соответствует программе партии. Остальные мои сокамерники были москвичи, принадлежавшие к самым разным категориям, служащие, рабочие, продавец, прирабатывавший, видимо, спекуляцией, молодой эмигрант, офицер высокого звания. Впервые я столкнулся с широким спектром представителей советского народа, которых не видел, пока ненадолго наезжал в Советский Союз между двумя заданиями».
Из всей этой публики Жаку особенно запомнились молодой польский еврей и адмирал, у которого с мундира были сорваны нашивки, о чем Жак догадался по следам на ткани. Молодой без умолку стонал и причитал:
– Я же в Польше был коммунистом!
«Для человека, считавшего себя правоверным коммунистом, это было не удивительно: наверно, он посидел в так называемых фашистских тюрьмах Пилсудского, раз компартия послала его в Россию, чтобы помогать строительству социализма – и вот где очутился! Бедный дурачок! Адмирал держался мужественно. На другой день, когда нас развели по разным камерам, я услышал его фамилию – Киреев. Это был командующий Тихоокеанским флотом. Он великолепно держал себя в руках, хотя знал, что его ждет». Жак попытался утешить молодого польского еврея, погруженного в отчаяние. И в то же время он восхищался стоицизмом адмирала, который смирился со своей участью и не желал говорить о ней с посторонними. «Если оказался в тяжелом положении, главное, не терять энергии, не жалеть себя – это расслабляет. Я понимал отчаяние того паренька. Наверно, он был секретным агентом на мелких ролях. Но слишком уж он был мягкотелый. Когда попадаешь в лапы НКВД, нельзя, чтобы в тебе видели слабака! Об адмирале я потом прочел в одной книге про чистки, что он был расстрелян. Вероятно, его не слишком долго пытали. Единственное утешение!