Воронок тронулся. Зажатый в душном и тесном боксе, где он не мог даже пошевельнуться, Жак не мог припомнить «Реквием» Анны Ахматовой, который еще не был написан и который ему было суждено прочесть позже:
И безвинная корчилась Русь
Под кровавыми сапогами
И под шинами черных марусь.
К тому же он был слишком занят: пытался сориентироваться и понять, куда везут. «Мы ничего не видели. Было совершенно темно. Ни щелочки, сквозь которую можно было бы выглянуть наружу. Когда машина останавливалась, слышно было, как скрипят железные ворота. Через несколько мгновений новый скрип – ворота закрывались. Мы опять ждали. Машина разворачивалась. И новое ожидание – это уже была подготовка к ГУЛАГу: на стройке, в тюрьме, на этапе, во время любого перемещения, любого передвижения – вечно ждать, ждать, ждать. А потом очень быстро – в машину, из машины, бегом, живо, живо! И снова ждать…»
Грузовичок опять развернулся. Ожидание. Стук сапог вокруг машины. Несколько неразборчивых слов – команда. Новое ожидание. «Прошло еще очень много времени, и я услышал, как открылась дверь фургона. Нас выгрузили. Сначала пассажиров изолированных боксов, одного за другим, так, чтобы мы друг друга не видели, потом тех, кто занимал общее отделение. Выходили по одному, в том же порядке, в каком загружались, и прямо в коридор тюрьмы, где охранники нас подгоняли: живо! живо! живо! Каждого по очереди загоняли в помещение, которое еще с царского времени называлось “вокзал”, а там в бокс размером со стенной шкаф». Жак очутился на своего рода сортировочной станции при входе в Бутырскую тюрьму – первое здание налево после ворот, перед которым его грубо вытряхнули из воронка. Это был огромный зал с боксами, расположенными вдоль стен…
Очень быстро его заперли в клетушку, которую в российских тюрьмах называют «шкаф». «Там было так тесно, что я с трудом примостился на скамье. Стоило шевельнуть рукой, и она задевала за дверь. Параши не было. Там я пробыл не меньше двух часов. Потом мой шкаф отпер охранник, державший в руке формуляр, и спросил у меня имя. Я ответил, он заглянул в мое дело. Потом велел выйти и сесть на скамью перед столом, за которым находился другой охранник с регистрационной книгой; этот спросил у меня имя, дату рождения, задал и другие вопросы, в частности о моей национальности, то есть этнической принадлежности – записали меня французом. Он методично заполнил каждую рубрику».
Управившись с записью, охранник, по-прежнему имея при себе формуляр Жака с фотографией, препроводил его в душ на одного человека. Произошло знакомство с «унылым тюремным душем». «Вот как работал этот душ: заключенный входил в кабинку и раздевался. Первый вопрос: куда девать одежду? Место для нее не предусмотрено. Одежда после душа оказывалась мокрой. Как только закрывалась дверь, охранник включал воду. Температуру регулировал именно он, вода оказывалась то ледяной, то чуть не кипятком. Контрастный душ, как он есть! Хотя если вы вопили от слишком горячей воды, охранник иногда добавлял холоду.