— Оказалась.
Рерих пробормотал что-то невнятное. Может, даже ругательство.
— Я здесь на одну ночь. Завтра вылетаю.
— Куда?
— Обратно. В Солнечный.
— Там много солнца?
— Не больше, чем здесь.
Мимо проходили люди, они все стояли в дверях и всем мешали.
— Ладно, пошли, — сказал Рерих сквозь зубы и чуть ли не с ненавистью.
И они пошли в сторону от аэропорта, а потом по крутым деревянным
лесенкам, с холма на холм. Рерих мчался быстро, Маша еле успевала за ним, все боясь поскользнуться и покатиться вниз по скользким деревянным ступеням. Так они бежали долго, и Маша даже подумала, что он хочет ее вот так замотать, закружить, чтобы самому собраться с мыслями. Скорее всего, так и было.
Наконец он привел ее к какой-то избе... Там, в жарко натопленной комнате, на кровати сидела Таня Седова и вязала свитер. При виде Маши ни одна черточка ее спокойного лица не дрогнула. Только улыбнулась, как показалось Маше — чуть-чуть, одними губами. Потом она неспешно встала, принесла откуда-то из-за занавески кастрюлю и поставила на стол перед Рерихом.
— Будешь? — спросил Машу Рерих, он выудил из кастрюли кусок мяса и запихнул в рот.
— Я ела, — сказала Маша.
Рерих выудил из кастрюли еще кусок мяса и средних размеров картошку. Таня Седова, все молча, все неспешно, поставила перед ним миску и положила вилку. Но Рерих, как бы не замечая этого, продолжал есть руками, вытаскивая из кастрюли то кусок мяса, то картошку.
Рерих еще не закончил есть, как уже начал говорить, торопливо дожевывая пищу, вязнувшую в словах.
— Понимаешь, — говорил Рерих, — комсомол, конечно, отжившая организация, на Большой земле вообще икусственная, поэтому не работает. А вот здесь, на Севере, еще работает.
Рерих говорил, говорил... про какие-то бригады, про какие-то буровые, каких-то строителей и геологов, сыпал именами и цифрами, но Маша совершенно не понимала, о чем и к чему это он, если дело совсем не в этом. Вот сидит на кровати рядом Таня Седова, жена ее брата, и при чем здесь все остальное?
— Там — сонное царство, здесь — пульс жизни, молодость! — вскричал Рерих и даже вскочил, размахивая так и не пригодившейся вилкой.
— А как же брат? — вдруг спросила Маша.
— Что? — не понял Рерих. И покраснел.
— Как же брат? — упрямо повторила Маша.
Она не смотрела на Таню Седову, но боковым зрением увидела и почувствовала, что та вся напряглась и больше не улыбалась. А Рерих? Рерих выплюнул кусок картошки прямо в кастрюлю и заорал:
— Шпионить приехала? А ну давай отсюда! Вон отсюда! Вон!
Маша схватила пальто, шапку, платок и, с трудом рванув тяжелую дверь, натыкаясь на все углы в темных сенях, выбралась во двор, а там побежала, не зная куда, сбиваясь с протоптанной тропинки в снег. Себя не помня, глотая холодный воздух, в распахнутом пальто и сбившемся платке, выбралась на улицу, ту самую улицу, на которой была редакция газеты. Рерих действительно таскал ее по холмам совершенно намеренно.