Впрочем, счастливая жизнь у брата все равно не получилась. Через год Таня Седова снова ушла к Рериху, который тоже уже развелся, и все оставила брату. Наверное, она пожалела об этом, когда Рерих ушел и от нее к какой-то юной первокурснице. Но было уже поздно.
В крошечной распашонке, куда Маша перебралась вместе с родителями, ей негде было приткнуться, и как только пошла на работу, она сняла комнату у одной старушки, доброй и вполне безобидной, разве что любознательной. Так что, когда Маша уходила, старушка могла зайти в ее комнату, рыться в вещах и даже читать ее письма. Вот и теперь, когда Маша ненадолго забежала домой чуть-чуть раньше обычного, она столкнулась со старушкой, выходящей из ее комнаты. К переживанию по поводу объяснения с Пигалевой добавилась еще и эта мелкая досада. Бывает, что неприятности совпадают, как бы притягивая друг друга.
Итак, Маша стояла в булочной и разглядывала торты. Денег Тита хватило бы на самый лучший или большой набор пирожных, но это показалось ей неуместным, и она выбрала скромный тортик без лишних украшений.
Пигалева делила большую двухкомнатную квартиру с пожилой корректоршей издательства художественной литературы. Там были высокие потолки и толстые стены — они друг другу не мешали. Она сама встретила Машу в прихожей и нарочито закашлялась — ведь в тот день она не пришла на работу. Пигалева была в полосатых гетрах и какой-то зачуханной, обвисшей кофте неопределенного цвета. Вид у нее был довольно измученный.
Машу Александрову она не любила. Непонятно за что. Может, за то, что она моложе, симпатичнее, легко пишет, тогда как Пигалева, такая бойкая на язык, когда дело касалось бумаги, тянула из себя слова, как будто они там у нее внутри к чему-то привязаны. Кто знает, за что она не любила Машу Александрову. В редакции она всегда ее поддразнивала — «Шла Маша по шоссе и сосала сушку» или « Пошла девочка Маша в темный лес и встретила трех медведей...» И при этом сама смеялась. Маша же не находила в этом ничего смешного.
Возможно, Пигалева вообще никого не любила.
Пигалева молча взяла тортик и завела Машу в свою комнату — большую и просторную, хоть и заставленную массивной старой мебелью. Тортик она положила на тумбочку, села в кресло и закурила тонкую папироску. Она даже не предложила Маше сесть, и Маша, после секундного замешательства, села сама.
— Как вы себя чувствуете? — спросила, наконец, Маша.
— Спасибо, не очень, — сказала Пигалева и снова закашлялась.
Опять замолчали.
— Что ж, подлец, сам не пришел? — вскричала вдруг Пигалева, лицо ее залилось краской.