Кровь была совсем свежей, еще даже не начинавшей свертываться, как я первым же делом определил наметанным в прошлой жизни глазом, а значит, убийца покинул место преступления не более часа назад. Дорога на пристань вела одна, и навстречу мне за час не встретилось никого. Зато по каналу, по направлению к столице прошло пять груженых барок. Вверх по каналу барки шли на веслах, или влекомые бурлаками, на каждой была команда из нескольких человек – маловероятно, чтобы убийца воспользовался одной из них. Вниз же по течению, они в этом месте сплавлялись под управлением, как правило, всего одного кормщика. Мне бросилась в глаза одна деталь – в луже крови у Сенькиного трупа было довольно много совсем свежей пшеницы. Она же была рассыпана по пристани. Свежие следы рассыпавшегося на причале зерна говорили, что одна из барок, груженая хлебом, останавливалась здесь. Еще одна деталь – на причале не было коня, значит и сам Сенька приплыл сюда на барке, приплыл, похоже, не один, и это стоило ему жизни.
Надо попытаться вспомнить подробнее. Что было на встречных барках? Как назло ведь не присматривался! Так! Похоже, одна из барок была нагружена кирпичом, и единственный кормщик на ней был в шляпе. Теперь по самим баркам: только одна из них была явно местной грубой лоханкой. Тихвинская баржа прошла вслед за ладьей под флагом Московского торгового дома братьев Докучаевых, еще одна барка представляла собой типичную волжскую баржу, ее кормчий был в полувоенной фуражке. А самая первая? Я помнил только, что кормщик на ней был с непокрытой головой. Подстегивая коня, устремляюсь по дороге к Петербургу, и молюсь, чтобы догнать тихоходные баржи прежде, чем они бесследно растворятся на просторах столицы.
Но вот впереди показался трактир. У пристани пусто, но я бросаюсь в зал. Трактир был типичнейшим уездным заведением ниже среднего уровня. Да и что ожидать от придорожного кабака на не самой оживленной дороге? Темный, грязный зал с полом, посыпанным истоптанной соломой, был освещен несколькими сальными свечами. За грубо сколоченным большим столом в центре было пусто. Впрочем, столь же пусто было и в «чистой» половине зала – на дощатом помосте у левой стены, на котором располагались четыре небольших столика, сработанных не кривыми руками местного плотника, а столяром из ближайшего городка. Для создания «уединения», столики могли отгораживаться от зала грязной засаленной желтой занавеской, сейчас, впрочем, отодвинутой, демонстрируя полное отсутствие посетителей. В душном воздухе висел стойкий запах перегара, прокисшего пива, и, вдруг, подгоревшего кофе. Скучающий и явно подвыпивший половой за стойкой лениво взглянул на нового посетителя.