Богомол и глава таёжной церкви и даже предводитель и, можно сказать, основатель одного из самых своеобразных направлений в Христианстве, Питирим перекрестился поспешно. Потом перекрестил и атамана Корнева.
– Оно понятно, Питирим, человек ты у нас святой и уважаемый,– сказал, выходя из молельной избы, Никифор.– Но покуда они мои гости, ни один волос с их голов не упадёт. Ты вот, Питирим, стреляешь шикарно и шашкой машешь, как целых три верховых, но Святое Евангелие почитывай порой. Подзабыл, видать, чему там, допустим, апостол Матвей и другие учат нас, неразумных.
– Дальше катится некуда, – обиделся Питирим. – Скоро ты мне, Никифор, посоветуешь и американцев возлюбить. Никак не могу! Сил на такое не имеется.
Удаляясь, Никифор только досадливо махнул рукой.
На свой страх и риск писатель Боб решил чуть-чуть пообщаться с местным священнослужителем. Рында внезапно возник перед ним и нравоучительно, даже миролюбиво, произнёс:
– Вы и на самом деле совершенно не правы, господин Питирим. Американцы – самые добрые и прекрасные люди, воспитанные и культурные…
– Свят, свят, свят! – перекрестился Питирим.– Изыди, Сатана!
Он моментально выхватил из деревянной кобуры свой парабеллум и, не мешкая, успел выстрелить в беса.
Но и Рында был наготове, потому на правах автора произведения моментально перелетел в сторону и упал рядом с небольшим пригорком, в густую траву. Простительно и понятно то, что штаны его штормового костюма в момент пропитались мочой. Ведь он слышал свист пули над самой головой, когда уже «испарялся». Если бы писатель чуть-чуть промедлил и не качнулся в сторону во время своего исчезновения, то так бы навечно и остался бы в своём незаконченном и, наверное, гениальном романе.
Точнее, его бы, конечно, выбросило из собственной рукописи на… кресло, перед личным компьютером. Но он так вот и застыл бы перед монитором с развороченным пулей черепом. Вот для следователей и дознавателей сразу же столько бы тайн и загадок нарисовалось, что впору сразу двадцать детективных романов писать.
С одной стороны – не так уж и плохо, одним негодяем в России стало бы меньше… Но с другой, так называемая, общественность, точнее «пятачки с пятачка» требовали бы найти преступника и объявить убийство политическим. Да и в Вашингтоне бы очень горевали. У них такие случаи, гонителей мировой свободы и независимости, расписаны, как по нотам. У них даже всенародно тоскуют по строгому указанию самых главных господ и дам. Такая вот особенная… демократия.
Но всё обошлось. Невидимый и весьма обиженный Рында лежал в густой траве и плакал, как дитя. Знал бы, какой-нибудь добрый человек, что там за дерьмо хнычет, то пару бы гранат не пожалел, израсходовал бы… Ведь в данном случае тут произошло бы абсолютно святое дело. Травят же москвичи тараканов, и война с ними идёт не на жизнь, а на смерть даже на Рублёвке. Впрочем, таковых «рублёвок» нынче по России-матушке немало.