Раздражённый взгляд Тиберия останавливался на беременных женщинах, на утончённых матронах, на патрициях, на сенаторах и детях, ну, а вид черни вызывал в нём дикий приступ ярости.
Принцепс повернулся к Ливии и гневно сказал, указывая на окно:
– Римский народ жаждет крови! И он хочет, чтобы я был добрый с ним! – Тиберий глухо зарычал: – Никогда добро, честь, справедливость не были в цене и не будут, пока живут на земле люди. Всегда один человек подавляет другого. А если не может подавить, то требует от него доброты. Но, получив её, презирает того, кто дал её!
– Ты, Цезарь, пытаешься оправдать свою жестокость?
– Вполне возможно, Ливия. Но моя жестокость есть всего лишь защита от людской ненависти. И если я более жесток, чем другие, то это объясняется тем, что я родился с душой чистой, мягкой, уязвимой. Ведь ты помнишь, Ливия, каким я был в пять – семь лет.
Тиберий, обливаясь слезами, опустился на колени перед матерью и простёр к ней руки.
– Разве ты не видишь, что Германик напоминает своим характером меня в детстве! Но это ты, Ливия, и твой супруг Нерон, а потом Август – раздавили во мне всё доброе!
Взволнованный Цезарь вскочил на ноги и, лихорадочно играя пальцами, начал стремительно ходить по комнате, не замечая презрительной улыбки матери.
– Август – хитрый зверь – растлил мою душу. А я не умел хитрить и стал нелюбимым народу. И заслужу проклятие всех поколений! – Тиберий сильно ударил себя в грудь кулаком и со стоном сказал: – Ну, что за странность? Сулла, Цезарь, Антоний, Август – все они были кровожадными убийцами. И тем не менее о них народ говорит с похвалой. А я, не сделав и сотой доли их жестокости, уже прослыл зверем!
В коридоре зазвучали тяжёлые шаги. Тиберий быстро отёр мокрое лицо руками и сел в кресло, посмотрел на дверь. Она с громким стуком распахнулась, и в комнату шагнул комендант Мамертинской тюрьмы. Не глядя на Цезаря, он движением ноги толкнул скамью к столу и, уже было, уселся на неё, как прозвучал рычащий голос принцепса:
– Эй, ты, Гней Пион, встань в тот угол!
Кровь прихлынула к лицу Пизона. Его безобразный шрам, рассекающий лоб, переносицу и щёку зигзагом, стал багровым.
– Цезарь, ты боишься меня? Вот смотри. Я пришёл без оружия.
И он сильным движением руки разорвал на себе тогу. Тиберий на мгновенье смутился и, не зная, что сказать в ответ, откинулся на спинку кресла. Он страдал от того, что не мог укоротить этого человека.
Ливия с мягкой, язвительной улыбкой на спокойном лице, спросила Пизона:
– А этот глубокий шрам, которым ты пугаешь людей, действительно нанёс тебе Германик?