Пизон вздрогнул. Он и в юности был не хорош лицом, и всегда мучился от того, что встречные легкомысленные женщины бросали свои чувственные, легкомысленные и обещающие взгляды на кого угодно, но только не на Пизона. Это заставляло Пизона ненавидеть и женщин и красивых мужчин. А когда он стал уродом, озлобление на людей охватило его настолько сильно, что казалось, что никакое злодеяние не могло успокоить его душу.
Тиберий удовлетворённо хмыкнул, разглядывая шрам на багровом лице Пизона. А тот, пылая гневом на уничижительную улыбку принцепса, вскочил со скамьи и завопил:
– Если ты, Цезарь, вызвал меня только для того, чтобы смеяться над моим уродством, то я ухожу!
– Ну – ну, сядь на место или встань в угол и выслушай меня. Я хочу дать тебе провинцию…
Пизон быстро перебил принцепса:
– Я согласен принять только Сирию!
– А почему не другую?
– Меня не интересует другая.
– Хорошо, Пизон, ты получишь провинцию «Сирия». Но, наверное, тебе, Пизон, известно, что там, на Востоке, будет находиться мой сын Германик в качестве наместника восточных провинций.
Пизон насторожился и бросил внимательный взгляд на Тиберия, а тот, поигрывая пальцами и рассеянно посматривая на улицу, спросил:
– Согласен ли ты во всём следовать указаниям моего сына?
– Если ты прикажешь, Цезарь.
– Я не могу тебе приказать. Сирия далеко. И то, что там происходит, не всегда мне ясно здесь – в Риме.
Ливия, не довольная тем, как осторожно вёл беседу Тиберий, сильно ударила пальцами по столу. И когда Пизон повернулся к ней, она властным голосом заговорила:
– Ты, Пизон, наместник Цезаря в Сирии. И волен поступать так, как тебе угодно.
Тиберий метнул на мать угрюмый взгляд. Она всё более и более раздражала его тем, что постоянно вмешивалась в дела государства. Принцепс опустил голову и, шумно сопя, сказал:
– Ливия, немедленно уйди вон
Униженная Ливия, жаждая мести, ушла в коридор, сильно хлопнув дверью.
Тиберий поднял голову и, напустив на своё лицо рассеянный, вялый вид, в душе напряжённый, медленно спросил:
– Итак, Пизон, ты понял всё?
– Да, государь. Ты хочешь моими руками убить Германика.
Тиберий прикрыл глаза рукой и задумался. Его не пугало, что этот дикий человек знал его мысли. Но он страшился того, что Пизон мог всюду говорить о приказе Цезаря. Его не заставишь молчать. Принцепс, изобразив на лице гнев, вскочил из-за стола, ударом ноги отбросил кресло и закричал:
– Гнусный человек, кто тебе внушил такую мысль?!
Пизон криво усмехнулся, и, не обращая внимания на крики принцепса, понимая их, с удовольствием погрузился в те сладостные видения мести, которые он долгие годы лелеял в душе: «Вначале я покончу с Германиком, а потом с Тиберием и стану Цезарем. Сама судьба заставляет принцепса отдать в мои руки своего сына. Что ж, тем лучше».