– Нет! – прохрипел Публий.
Сейчас он желал только одного – чтобы все побыстрее закончилось и, поэтому, закричал:
– Я сражался! Я убивал вас! Я убил многих!
Хашмонай схватил его жесткой рукой за подбородок, задрал ему голову так резко, что щелкнули позвонки и посмотрел в глаза. Казалось, глаза иудея пронизывают его насквозь, проникая в самые сокровенные мысли. Наверное так луч Фаросского маяка пронзал мрак александрийского побережья.
– Шакран12! – засмеялся воин, и повторил по-гречески – Ты лжешь. Почему ты не сражался?
– А зачем? – тихо сказал Публий.
Хорохориться ему расхотелось, теперь все на свете было ему безразлично. Все равно убьют, решил он, и эта мысль почему-то была приятна. Я схожу с ума, тут же подумалось ему, но и это не вызвало никаких эмоций. Его грубо схватили, подняли на ноги и кто-то, смеясь, нахлобучил ему на голову его легионерский шлем. Шлем сидел криво, вид у него, надо полагать, был самый дурацкий и теперь смеялись все вокруг, но Публию было все равно. Казалось, все это: смех иудеев, их победные крики, стоны раненых сирийцев и истошные вопли добиваемых, все это происходит не здесь и не с ним. Так он стоял, безучастный и безразличный ко всему, пока его не подтолкнули острием копья, заставив идти куда-то, не все ли равно куда…
– Чего вы тащили эту падаль? Прикончили бы сразу и всех делов.
– Вот ты и прикончи. Только, чтобы без страданий, как Господь повелел. У тебя на мече зазубрины есть? Если нет, то значит ты в бою и не был. А если есть, то не можешь его зарезать, неправильно это.
– Я его мясо есть не собираюсь, так что мне зазубрины не помешают. Кстати, вот они, мои зазубрины, давай померяемся, у кого больше…
Оказалось, что он немного понимает язык иудеев, очень похожий на арамейский, вот только окончания слов звучали по иному. И все же, с пятого на десятое, можно было разобрать незамысловатые шуточки воинов, посмеивающихся над плененным врагом. Он огляделся. Его никто не охранял, но и убежать не представлялось возможным, так как его посадили на землю в самой середине лагеря мятежников. Здесь горели костры, тянуло запахом очень вкусной похлебки, а может, он просто проголодался. Публий непроизвольно облизнулся, он был готов погибнуть от меча, но в его планы не входило умереть с голоду. Какой-то сердобольный воин протянул ему разбитый черепок и показал на котел, из которого шел соблазнительный пар. Инженер зачерпнул густое варево и стал жадно хлебать его через разбитый край. Насытившись, он огляделся и насторожился. Похоже, подумал он, сейчас будет решаться моя судьба.