Мы заняли немецкие позиции почти без сопротивления врага, и только в окопе, комвзвода Лидовский, сказал,
– Володя, у тебя кровь – .
И действительно, гимнастерка на мне была пропитана кровью. В пылу боя, я даже не заметил, что ранен, а рана была не маленькая. Наверно, та же мина, что отрезала Фролу, голову зацепила и меня. Рана была сантиметров на двадцать пять, грудь и часть живота, были прорезаны, как будто я сделал себе харакири. Причем из раны на животе, из этой битвы.
Позже, историки озвучат, что наши действия способствовали выходу части личного состава второй армии. К концу июля из окружения вышло почти десять тысяч бойцов и командиров. Примерно столько же красноармейцев и комсостава, все же не сумели пробиться сквозь вражеское кольцо. Впоследствии мы узнали, что во многом этому поспособствовал бывший командующий второй ударной армией генерал Власов, который с остатками второй армии, сдался в плен и стал предателем и активным пособником фашистов.
Очнулся я в санитарной машине от неимоверной боли. Машину безостановочно трясло. В кузове сидели и лежали раненые красноармейцы. Кроме раненых с нами ехал санитар, молоденький парнишка с рыжей шевелюрой, подстриженный под «ежик».
– Куда нас браток везут?, – с трудом проговорил я.
– В Ленинград, в госпиталь. Быстро ты очнулся. Военврач, когда тебя увидел с вываленными наружу кишками, подумал, что ты, не жилец, а вон оклемался раньше других, – с улыбкой сказал санитар,
– Мы уже с Московского шоссе свернули на Международный проспект —, сказал медбрат (Международным проспектом до пятидесятого года называли Московский проспект),
– А сейчас, свернули на Лиговский, – продолжал комментировать он.
Я подумал, что нас везут в «Мариинскую» больницу, но для меня было полной неожиданностью, когда медбрат завершил «экскурсию»,
– Конечная, улица Чехова.
Мне показалось, что у меня галлюцинации, но нет, машина заезжала во двор техникума кооперации, где я учился до войны. Оказалось техникум переоборудовали на время войны под госпиталь.
Второй галлюцинацией было то, что среди сестер, принимающих раненых, мне показалось, что я увидел Агату и Елизавету. Они стояли рядом, в белых халатах, с белыми косынками на головах, исхудавшие, усталые, но без тени растерянности, а наоборот полные уверенности в своих силах, но в то же время с болью и состраданием в глазах.
Когда санитары проносили меня на носилках мимо тетки и Агаши, глаза мои впились в них с мольбой о том, чтобы они взглянули на меня. Я попытался приподнять руку, и в этот момент Агата посмотрела в мою сторону. Сначала она не узнала меня, и не мудрено, с последней нашей встречи прошло пять лет. Я повзрослел, возмужал, превратился из худощавого подростка во взрослого мужчину. Годы, проведенные в лагере, безусловно, наложили и свой отпечаток.