Махно. Полковая казна (Суровцев) - страница 53

Через два месяца предприятие работало в полную силу, перевыполняя производственный план и побеждая в соцсоревнованиях.

На первом этаже дворца, немного сократив торговый зал одного из буфетов, я оборудовал для себя кабинет с комнатой отдыха и прямым входом с улицы и запасными выходами, один в фойе дворца, другой прямо в театральную ложу.

Вся наша команда неизменно собиралась в биллиардной дворца, где и решала основную часть вопросов «теневого характера».

В помещении биллиардной, вместо буфета, организовали хороший бар. На должность маркера, я пригласил известного в недалеком прошлом биллиардиста, дядю Сашу, и он с удовольствием согласился. Туда же иногда заезжал и Владимир Леонтьевич, они с дядей Сашей были давние друзья. Он великолепно играл на биллиарде. Мы уже реже стали с ним встречаться, но тем не менее, когда выпадала возможность, мы часами засиживались с ним и он продолжал рассказы о своей жизни. Вот в одну из таких встреч он снова завел разговор о своей не легкой, но интересной и насыщенной судьбе.

– В Ленинград мы приехали уже на пассажирском поезде. Паровоз прибыл на Варшавский вокзал, – проговорил Махно, глядя с прищуром чуть вправо и вверх.

В Ленинград мы приехали уже на пассажирском поезде. Паровоз прибыл на Варшавский вокзал, – проговорил Махно, глядя с прищуром чуть вправо и вверх…

В тридцатых годах, Ленинград уже обрел статус «города-музея», в нем накрепко «законсервировалось» прошлое, отчего он никогда не воспринимался как город исключительно советский. Не многие помнят, что Невский проспект назывался тогда, "Проспект 25 октября", но местные продолжали называть его Невским, и даже кондукторши в трамваях, объявляли двойное название остановок – например: Улица Восстания – Знаменская, проспект Володарского – Литовский, и так далее. Почти все улицы ленинградцы назвали по старым названиям, хотя они были давно переименованы. И даже приезжие, только освоившись в Ленинграде, уже начинали называть улицы по-старому.

В те годы это был город еще не вымершей окончательно русской интеллигенции, город, сохранивший традицию русской культуры. Это был город Мандельштама и Ахматовой, Хармса и Введенского. Отчасти, это запечатлелось в его внешнем облике – исторический центр Ленинграда был практически не тронут большевиками. Но Ленинград вовсе не был мертвый город, скорее, он на время затаился и уснул, что, наверное, и дало повод Мандельштаму воскликнуть:

"В Петербурге мы сойдемся снова,

Словно солнце мы похоронили в нем."

Вместе с тем, в быту, в обыденной жизни Ленинград все же нес в себе многие характерные черты советского города тридцатых, которые на фоне четко запечатленной на нем печати прошлого, воспринимались, пожалуй, ярче и выразительнее, чем где бы то ни было еще.